Царь-дерево
Шрифт:
— Что вы делаете? — спросил он, осветив их лица карманным фонарем.
— Разрешите доложить, товарищ комбат… кто-то съел два баклажана, которые здесь были, — вытянувшись в струнку, доложил Инь Сюйшэн. — Наверняка бойцы из сегодняшней дневной смены.
— Да? — Комбат посмотрел искоса на чернеющие посадки огорода. — А почему это вы так хорошо запомнили эти два баклажана?
Эх, обо всем догадался комбат! Бойцы молчали.
Не смея врать, Пэн Шукуй, запинаясь на каждом слове, рассказал комбату всю правду. Новобранцы стояли в ожидании разноса. Комбат, однако, долго молчал.
— Когда
И пока не созрела капуста, бойцы, заступавшие в ночную смену, неизменно получали по горсточке арахиса. С того времени прошло уже девять лет. Комбат об этом эпизоде больше никогда не вспоминал. Инь Сюйшэн же наверняка о нем давно уже забыл. Но Пэн Шукуй помнил о нем хорошо. Именно эти два баклажана, эта горстка орешков научили его, как быть человеком, как относиться к подчиненным… Но сегодня! Что он натворил сегодня! Неужели совесть его собаки съели! При этой мысли он горестно прислонился головой к валуну, сердце его словно огнем жгло. Ему хотелось, чтобы пошел ливень и смыл с него этот позор, чтобы ударил гром и покарал его низменную душонку!
— Шукуй?.. Это Шукуй? — негромко окликнула его Цзюйцзюй.
Он не смел откликнуться. Цзюйцзюй подошла поближе. Увидев, что это он, она недовольно проговорила:
— Везде тебя искала. Чего это ты спрятался здесь?
Пэн Шукуй отвернулся. В темноте она не видела его лица.
— Сегодня, ты только уехал, явились те трое, и с ними секретарь из штаба полка…
— Чего им надо? — Пэн Шукуй мгновенно напрягся.
— Требуют вернуть деньги или отдать меня! Секретарь пришел, чтобы разобраться во всем. Я сказала, что никаких денег не получала. Кто получал, тот пусть и возвращает. Секретарь поддержал меня. Но эти негодяи ни за что не хотели отступаться. В это время как раз подошел комбат Го. Он стал давать мне триста юаней, чтобы я пока отдала им хоть часть…
Пэн Шукуя словно ножом по сердцу резануло.
— Я знаю, что родным комбата тоже несладко живется, да и сам он сейчас в таком трудном положении, поэтому стала отказываться. Он настаивал. А у этих негодяев при виде денег глаза загорелись. Тут же выхватили их и сказали, что остальное можно вернуть позже. Ой, еле от них отделалась! — Цзюйцзюй была в хорошем расположении духа и стала намного разговорчивей. — Комбат велел сказать тебе, чтобы ты не очень на это сердился. А еще он советовал, чтобы мы с тобой, пока я здесь… поженились, — она подтолкнула его локтем. — Ты… скажи же что-нибудь!
Пэн Шукуй сидел, закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом. Заподозрив неладное, она отвела ему руки от лица. Он плакал.
— Ты… Что еще случилось? Ты не прошел медосмотр?
Он покачал головой.
— Политрук опять пошел на попятную?
Он молчал, продолжая плакать.
— Да что же случилось? Скажи!
— Он… Они заставили меня выступить с разоблачением… комбата…
— Что? Ты… это сделал?
Он стыдливо отвернулся, не смея глядеть ей в глаза.
— Я…
Она
— Цзюйцзюй! Бей меня! Бей изо всей силы! — отчаянно кричал он, вытирая слезы. — Я виноват перед комбатом! Я недостоин называться человеком!
Он нещадно колотил себя кулаками по голове.
И человек высокой души, если обстоятельства сильнее его, может иногда стать жалкой тварью. Боже милостивый, прости его! Очнувшись от внезапного затмения, Цзюйцзюй поняла, что ударила Пэн Шукуя слишком сильно. Она бросилась к нему, крепко обхватила его голову и прижала к себе.
— Шукуй, не надо! Не надо так! Это я виновата! Это ты из-за меня! Мне ли тебя бить!
Оба заплакали. Когда плач постепенно стих и приступ раскаяния и угрызений совести миновал, они почувствовали еще большую горечь и безысходность.
— Шукуй, милый, я знаю, что ты крепкий парень и ты никогда так не поступил бы, если бы не безвыходное положение, — говорила Цзюйцзюй, уткнувшись лицом ему в грудь. — Но больше, что бы ни случилось, не поступай во вред комбату! Ну что за горькая доля наша! Мы даже совесть свою не можем сохранить в чистоте!
Цзюйцзюй снова расплакалась. Видя, как она убивается, Пэн Шукуй стал успокаивать ее:
— Цзюйцзюй… Я… Я никаких тяжких обвинений против комбата не выдвигал… Я сказал…
— Как ты не понимаешь, Шукуй?! Какая разница, тяжкие или не тяжкие! Ведь если комбат узнает, что ты… Что он подумает?! — Цзюйцзюй вытерла слезы. — Он сейчас в таком положении, а мы сыплем соль на его рану!
— Дурак, какой я дурак! — Сердце его снова сжалось.
— Ты это сделал ради меня, я понимаю. Но ты должен знать, что я всей душой предана тебе, что ты для меня самый близкий, самый желанный. В тот день, когда я сбежала, приходил этот негодяй из правления коммуны. Видит, что я скорее умру, чем выйду за него замуж, и говорит: поспи, дескать, со мной одну ночь, и я с вас эту тысячу юаней требовать не буду… Но я осталась невинной, Шукуй, милый, я осталась чистой…
— Цзюйцзюй! Хорошая моя! — Он крепко прижал ее к груди, слезинки из его глаз капали на ее лицо.
— Когда я приехала сюда, я думала, что поживу здесь несколько дней, а потом уеду в Дунбэй и там буду ждать тебя. Но теперь гони меня отсюда — я ни за что без тебя не уеду. Шукуй, милый! — В голосе ее была печаль. — Когда я увидела то, что случилось там, в штреке, я подумала: когда-нибудь это может случиться и с тобой!..
— Не надо об этом, Цзюйцзюй. Не надо думать только о плохом, — успокаивал ее Пэн Шукуй.
Они долго сидели и плакали молча.
— Не будем больше плакать, Шукуй, — сказала Цзюйцзюй, освобождаясь из его объятий и садясь рядом с ним. Полой кофты она вытерла слезы сначала ему, а затем себе. И снова уткнулась ему в грудь, с нежностью говоря: — Шукуй, милый… мы с тобой помолвлены с детства и до сих пор мучаемся в ожидании. Не будем зря тратить жизнь в ожидании. Давай… сейчас поженимся… Здесь… Пусть небо будет нам крышей, а земля — постелью…
Их горькие слезы смешались, а жаркие сердца стали биться вместе…