Царь-дерево
Шрифт:
О жизнь! Как ты сурова и жестока и как прекрасна и трогательна! Луна то появлялась, то исчезала за плывущими по небу облаками, земля местами оставалась во мраке, а кое-где освещалась лунным светом. Тянул легкий ночной ветерок, в меру прохладный, в меру ласковый…
У Сунь Дачжуана уже неделю держалась высокая температура, вызванная нагноением и воспалением раны на спине. От сильного жара в теле потрескались губы, все суставы нестерпимо болели. Однако он не охал, не стонал, а, стиснув зубы, терпел. Там, дома, в горах, он никогда не смазывал никакими мазями ссадины или царапины, даже когда кровь шла. Никогда не принимал никаких лекарств, если болела голова или был жар в теле. Дети горцев привыкли терпеть боль, да у них и денег не было, чтобы покупать лекарства. Он верил в свое крепкое
Отделение сейчас заступило на смену. Он вдруг почувствовал в душе пустоту. Нащупал под подушкой и вытащил подаренный ему Чэнь Юем рисунок бамбукового медведя. Вид у этого существа был такой наивный и добродушный, что всякий раз, глядя на него, Сунь Дачжуан еле сдерживал смех. Он внимательно разглядывал изображение, стараясь найти в нем черты сходства с собой. Ему запомнились сказанные Чэнь Юем слова: бамбуковый медведь — символ красоты и доброты. С тех пор как Чэнь Юй подарил ему этот рисунок, он мечтал о том, чтобы непременно съездить как-нибудь в будущем в главный город провинции и посмотреть там в зоопарке на бамбукового медведя. Такая возможность будет, если он демобилизуется из армии и поедет работать забойщиком на нефтяные промыслы «Победа». Полюбовавшись рисунком, помечтав о заветном, он почувствовал, как тяжелеют веки. И вот он уже переносится в какой-то большой зоопарк. В нем деревья, цветы, птицы, свиньи, бараны, волы, лошади, а еще куры и гуси. И наконец он видит бамбукового медведя. Вокруг него собралась большая толпа, все громко смеются. Ой! Бамбуковый медведь показывает номер, держа в лапах отбойный молоток! Вдруг бамбуковый медведь, обессиленный, упал. Врач в белом халате стал кормить его с ложечки молоком, а потом сделал ему укол. И бамбуковый медведь уснул. И спит рядом с ним.
Рисунок с бамбуковым медведем выскользнул из его рук и упал рядом с кроватью…
— Дачжуан! Дачжуан!
Сунь Дачжуан открыл глаза. Перед ним стояли политрук и Лю Циньцинь. Он отчаянно пытался сесть в кровати, но руки его дрожали и не держали его. Инь Сюйшэн положил ладонь ему на плечо.
— Лежи!
Когда он снова откинулся на подушку, Инь Сюйшэн с радостным видом сказал:
— Дачжуан, ты вчера вечером, несмотря на болезнь, снова отличился — разгрузил машину с мрамором. Молодец! Я написал новые частушки, призываю всю роту следовать твоему примеру! — Он повернулся к Лю Циньцинь. — Циньцинь, исполни их!
Циньцинь взяла в руки бамбуковые кастаньеты и под их сопровождение стала декламировать:
Стук бамбуковых кастаньет славит революционных бойцов. Сунь Дачжуан — самый достойный из образцов. Готов идти он в огонь и в воду, больной, с температурой, в любую непогоду. Болезнь его не сломит, он превозмог недуг И молоток отбойный не выпустит из рук. Тяжелый мрамор грузит он, хвори все презрев, Он смерти не боится. И этот мой напев О смелом его сердце, о доблестном труде Пою навстречу солнцу я радостно везде.Циньцинь кончила декламировать, и на лице Инь Сюйшэна отразилось нескрываемое удовлетворение.
— Дачжуан, лечись как следует. И готовься морально — к тебе придет секретарь Ян из штаба дивизии писать о тебе заметку в газету. А у меня дела, я пошел.
В палате остались только Сунь Дачжуан и Лю Циньцинь. Напрягая последние силы, Сунь Дачжуан с трудом сел в кровати. Он считал, что лежать в присутствии такой девушки, как Лю Циньцинь, немного не того… Циньцинь налила в чашку воды, взяла лекарство
— Прими лекарство, Дачжуан.
Дачжуан посмотрел благодарным взглядом на Циньцинь, положил в рот лекарство и запил глотком воды. Циньцинь приложила руку ко лбу Дачжуана и вскрикнула: «Ой-ой-ой! Какой горячий! Скорее ложись!» Легкими движениями она помогла ему улечься в постель, затем вынула из сумки арбуз, который по ее наказу купили вчера внизу, в долине. Разрезав арбуз пополам, она уселась на край кровати и, набрав ложечкой мякоти, поднесла ко рту Дачжуана.
— Поешь немного, арбуз снимает жар.
Голос ее был такой нежный, такой теплый, такой приятный!
Вот уже несколько дней Циньцинь постоянно ухаживала за ним — подавала воду, лекарство, готовила пищу по особому рациону. Дачжуан прикрыл веки, почувствовав, как слезы навертываются у него на глаза. В этих захолустных горах он, с детства лишившийся родителей, вновь ощутил сердцем материнскую ласку, человеческую теплоту. Две слезинки скатились по его лицу. Циньцинь вытерла их платком. Чисто женская чуткость подсказала ей, что испытывал сейчас этот рано осиротевший парень.
— Дачжуан, слушайся меня, съешь еще немного, — говорила она, подавая ему с ложечки кусочки арбуза. Увидев на полу листок с изображением бамбукового медведя, она тут же подняла его и, улыбаясь, сказала:
— Ой какой смешной!
— Это Чэнь Юй для меня нарисовал, — открыв глаза, сказал, слабо улыбнувшись, Дачжуан.
Покормив его, Циньцинь строго-настрого наказала ему, чтобы он как следует отдыхал, и лишь после этого покинула времянку.
Подкрепившись арбузом, Сунь Дачжуан почувствовал себя много лучше. Он не мог лежать — ему было стыдно перед людьми. Ведь всю роту призвали брать с него пример. Сев в кровати, он достал блокнот для записей по изучению трудов Мао Цзэдуна. Политрук в беседах с ним не раз говорил, что он должен изучать произведения Мао Цзэдуна в ударном темпе. Упорно изучать, упорно вдумываться. Низкий уровень образования не помеха, нужно каждый день записывать, что ты вынес, понял из того, что прочитал. Он взял ручку и стал выводить в блокноте кривые, корявые каракули.
— Разгружать машину! — крикнул, заглянув во времянку, шофер, тот самый, что вчера привозил мраморные плиты. Он, видимо, считал Сунь Дачжуана свободной рабочей силой.
Сунь Дачжуан отложил блокнот и встал с кровати. Ноги у него были как деревянные — совсем не гнулись, ощущение было такое, что он ступает как по вате. Его немного шатало. Задержавшись на минуту, он усилием воли заставил себя собраться и, пошатываясь, вышел из времянки.
Над вершинами гор висел серп луны, все было в неясном, смутном свете. Ярко светила лишь стоваттная лампа над входом в сделанный из циновок склад-времянку. Машина привезла мешки с цементом. Шофер, стоя в кузове, взвалил на Сунь Дачжуана пятидесятикилограммовый мешок. Ноги его обмякли, и он едва не упал. В доброе время ему взваливали на плечи два таких мешка, и он нес их без видимых усилий. Но сейчас и этот груз давил как гора, и он не в силах был перевести дух. С опаской ступая, он шаг за шагом двинулся вперед. Сразу же нижнее белье взмокло от пота. Однако он, стиснув зубы, терпел… Один мешок, другой, третий… Он перенес уже более десяти мешков. Плечи онемели, шея окостенела. Пот лил с него градом, попадал на губы, во рту было солоно. Он хотел отереть лицо, но не мог поднять руки. Когда очередной мешок лег на его плечи, он уже не почувствовал, на какую часть его тела давит груз. Он двигался в полубессознательном состоянии и ощущал, как горит у него в ушах, в носу, во рту, в глазах, а в груди сильное жжение горячей струей поднимается к горлу. Небо вертелось, земля кружилась, яркая лампа над входом в склад рассыпалась в его глазах тысячей искр, которые плясали и прыгали, не переставая…
Он так и не вошел в склад. Изо рта у него хлынула кровь, и он во весь рост грохнулся на землю… На обрыве Лунтоу появилась вторая могила.
«Лучше умереть, сделав шаг вперед ради общественного, чем остаться в живых, сделав полшага назад ради личного». Мысль дать такой заголовок осенила секретаря Яна после того, как он побывал на месте гибели Сунь Дачжуана. Когда он с этим заголовком пришел на доклад к Цинь Хао, тот некоторое время ходил по кабинету, а затем с важным видом сказал:
— Здесь нужно заменить только одно слово: вместо слова «общественный» употребить слово «преданность» — «Лучше умереть, сделав шаг вперед из преданности, чем…» и так далее.