Царь Сиона
Шрифт:
— Так слушай же, — начал он нежно. — Слушай: я люблю тебя, люблю безумно.
Она покачала головой.
— Ты сомневаешься во мне, в моей клятве? Возможно ли сомненье в такой священный час, когда я после долгих лет дерзнул открыться тебе в любви?
Девушка взглянула на него долгим взором, как бы стараясь проникнуть в его душу.
— Ты любишь меня, а не хочешь исполнить моей просьбы, не хочешь своротить с опасного пути, — прошептала она. — Ты любишь меня, а не перестаешь терзать мое сердце? Ты любишь меня, а говоришь о своей смерти и вызываешь в моем воображении картину твоей ужасной гибели?
Ринальд на мгновенье задумался,
— И все-таки я люблю тебя, Анжела!
Девушка закрыла лицо руками. Она поняла, что теперь всякие просьбы были бы напрасны. Тот, кого она любила, возбуждал в ней чувство негодования как вероотступник. Тем не менее она была счастлива, узнав, что он ее любит: он изменил алтарю, но ей остался верен. Его верность — ей порука, что настанет время, и он отвернется от тех идолов, которым теперь курит фимиамы. Она простила ему свои страдания… Быть его ангелом-хранителем — вот заветная мечта ее сердца, и Анжела твердо надеялась теперь, что эта мечта осуществится.
Наступившее молчание тяготило молодого человека.
— Не пора ли подумать о деле, для которого мы пришли сюда? — спросил он добродушно. — Магистрат дал мне чин прапорщика, и под моим надзором находится часть насыпи у Биспинских ворот. В ней есть старый склеп; суеверные люди не отваживаются туда проникнуть, а охотники до чужого добра знают, что там нечего взять. Я бы хотел припрятать в этом укромном месте все наиболее ценное из имущества мастера Людгера: сам он ведь и не подумает об этом.
Разделяя план Ринальда, Анжела принялась разбираться в шкапах и ящиках и вынула несколько ценных вещей, над сохранением которых стоило потрудиться. Тут были подарки князей и знатных господ, друзей и близких, скромные украшения покойной матери и, наконец, наполненный золотом железный сундучок, обернутый полотном.
При виде этой драгоценной вещицы, Ринальд шутливо заметил:
— А я не подозревал, что твой отец такой богач! Анжела задумчиво взглянула на сундучок и сказала, передавая его Ринальду:
— Отец никогда не прикасался к этим деньгам, потому что они епископские, а епископ оскорбил его гордость артиста, предложив ему их. Это — плата за картину святой Елены…
— Постой! Говори правду! — прервал ее Ринальд в сильнейшем волнении. — Сознайся: это плата за твое собственное изображение?
— Да, — ответила, слегка покраснев, но не смутившись, Анжела. — Отец нарисовал мой портрет в царском одеянии Елены. Таков был его каприз.
— Проклятые деньги! — и Ринальд с угрожающим видом приподнял сундучок. — Я понимаю, почему твой отец не хотел к ним притрагиваться… Твой портрет!.. Проклятье! Какая цель была у епископа? Зачем понадобилось ему, чтобы твой портрет красовался на стенах Дюльменского замка?
— К чему эта злоба? Ты — загадка для меня, Ринальд. Епископ поступил с тобой великодушно, а потому я и верю в его добропорядочность, хотя видела графа только мельком, и то только раз, в день присяги.
Ринальд в смущении опустил глаза; Анжела стояла перед ним в гордом блеске невинности; и пыл, и смущение Ринальда сделались ей понятны, она остерегалась передать ему дословно свой разговор с епископом и, как и раньше, промолчала о своем участии в освобождении Ринальда.
Простота, с какой она рассказала о своем посещении епископского дворца, совершенно обезоружила студента; он упал перед Анжелой на колени и в раскаянии молил ее:
— Прости мне,
— Ты ничего не сделал, Ринальд, такого, за что тебя нельзя было бы простить, — ответила Анжела, смеясь и забыв весь мир под наплывом радостных ощущении.
Под окнами забили барабаны. Ринальд вскочил.
— Мне пора в окопы. Главнокомандующий и начальники частей идут проверять часовых. Эти драгоценности я отнесу в безопасное место и, если смогу, вернусь еще сегодня же. А тебе Анжела — моя Анжела, не так ли? — я поручаю извиниться перед твоим отцом, как только он вернется домой, за наш грабеж. Прощай, ненадолго! Я ухожу от тебя таким счастливым, каким еще ни разу не бывал. Бог не покинет нас, и звезда счастья закатилась для нас не навеки. Теперь, Анжела, теперь я уже не ищу смерти.
— Я исправлю его, наставлю на истинный путь и спасу его, — прошептала ему вслед Анжела.
Когда отец ее вернулся домой, он нашел в лице дочери бесстрашную праведницу.
Близость Анжелы, точно близость небожителей, наполнила опечаленного отца неземным счастьем.
— Постой минутку, я сложу свою ношу, которая спрятана у меня под плащом, а потом как следует обниму тебя.
С этими словами он чрезвычайно осторожно вынул две картины и сложил их в угол. Затем, со слезами на глазах, заключил он дочь в объятия и, прыгая как ребенок, засыпал ее такими ласковыми словами, какие могут придти в голову разве только жениху.
— Ты опять будешь со мной, и навсегда со мной? Ты теперь уже больше не покинешь меня? Пусть Стальговен заботится о бабушке, не лишай меня твоих попечений. Можешь не беспокоиться; я пораздумал и опомнился. Sang-Dieu! To, что теперь делается в Мюнстере, не может продолжаться. Я знаю об этом из лучших источников, из первых рук. Взгляни, голубка, как это дурачье отделало картины. Я тайно унес их из богомерзки разграбленного собора.
Он с грустью в сердце развернул перед ней две картины: образ Иоанна, писанный на железной доске, и Божией Матери, почти в естественную величину, на полотне. Они были сорваны с подрамников, значительно попорчены и наскоро закатаны художником, чтобы их можно было пронести.
— Взгляни! — продолжал огорченный Людгер. — Вот образцовое произведение старца-монаха Франко, а вот поразительное творение талантливого Вильгельма Рейнского [40] . Грубый штукатур Бернгард Мумме вырвал их из рамы и попортил. Из чувства благоговения перед святыней и талантом художников я сделался вором.
Дело, дочь! Так как уже смеркается, то я запрячу плоды моего воровства в кладовую. Подожди, я скоро вернусь.
Он ушел со своим драгоценным кладом, а Анжела стала, по привычке, заправлять лампу. Едва вспыхнуло яркое пламя и Анжела собралась пойти запереть дверь, как чья-то мужская фигура с легкостью и проворством кошки проскользнула в комнату, остановилась на мгновенье, как бы чем-то озадаченная, на пороге, и с подавленным криком радости упала к ногам девушки.
40
Вильгельм Рейнский или Кельнский — живописец 1350–1370 годов, которого прославляли немецкие летописцы.