Царь-Сторож
Шрифт:
– Ты мыслишь слишком просто, – усмехнулся Валера. – Я не знаю, что такое рай… Ты любишь сказки?
– В детстве любила.
– При чем тут детство? Ну, ладно. Так вот, в одной из русских сказок (по-моему, где-то у Афанасьева) – я вычитал следующее определение: "Рай – это большая белая комната, посреди которой стоит большая кровать с пуховыми подушками…"
– А на кровати – большая белая женщина? – улыбнулась я, стараясь ему подыграть.
– Нет, – и он глянул на меня неприязненно. – Никаких женщин.
Позднее я часто вспоминала: ад –
Кстати, Валера редко употреблял цитаты в своих частых монологах, и меня не раз предостерегал от подобного снобизма.
– Старайся сама все понять, – говорил он. – Не верь никому. Не злоупотребляй цитатами. Это дурной тон. Не будь попугаем. Цитата – не аргумент. Цитата – признак твоей слабости. Цитата – неверный союзник для одинокого человека.
Я впитывала, усваивала его слова.
Хотя очень часто мне казалось, что он дразнит меня, дурачит.
Больше всего он не любил такие слова, как "негуманно, "жестоко", "безнравственно".
– Главное – быть честным. А честный человек может быть и безнравственным. Даже точнее: честные люди – и есть самые безнравственные. Цинизм – необходимое свойство порядочного человека.
При этих словах он не мог не улыбнуться, кокетливо демонстрируя свое знаменитое обаяние.
Бывая с Валерой где-нибудь в гостях, я замечала цепкие женские взгляды – он всем нравился. "Обаяшка, – порхал вокруг бабий шепот, – ах, какой обаяшка!.." Это слово впервые я услышала еще тогда, зимой, от Вики.
Кстати – Вика нашла себе жениха. Она иногда забегала к нам, или звонила по телефону – и рассказывала о Шурике (так его звали, ее жениха), подолгу говорила только о нем.
– Такой милый, славный, такой непосредственный! – тараторила Вика. – Вроде бы, простой работяга, токарь с "Сибмаша"… Думаешь, примитив? Ничего подобного! Поумнее многих наших общих знакомых. Шурик нынче собирается поступать на вечернее отделение в политех… обязательно поступит! Он – знаешь, кто? Он изобретатель и рационализатор! Каждый месяц – рацуха! Это он так ласково называет – рацуха. Рационализаторское, значит, предложение. А за каждую рацуху – денежки, почет, слава. Ясно? С ним не пропадешь! Несколько лет пройдет – он директором завода станет, я не сомневаюсь. И я ему помогу. Не веришь? Не веришь?
Она говорила так страстно, так горячо, словно защищала его и себя от чьих-то насмешек.
Но я молчала. Я не могла думать о каком-то Шурике.
Для меня существовал только Валера – мой мир, мое солнце… моя сладкая ночь.
Прошло полгода.
Однажды летом, в субботу, я была дома одна – Валера куда-то умчался, а я готовила на обед окрошку.
Раздался звонок. Я открыла дверь – но это был не Валера. Передо мной стоял милиционер. Я напугалась – уж не случилось
Милиционер смущенно улыбался. Он был высокий, плотный, круглолицый. Лет тридцать, не больше.
– Извините, – сказал милиционер, – Валерий Поляков разве не здесь живет?
– Здесь, – ответила я, и пригласила его войти.
Гость зашел, сел, огляделся. Снял милицейскую фуражку. Ранняя лысина в пол-головы, лицо румяное, щеки тугие.
– Я брат Валерия, – представился милиционер. – Кузьма Поляков. Лучше зовите меня просто – Кузя.
– Брат? А я и не знала, что у Валеры есть брат!
– Дело в том, что я живу в другом городе, – пояснил милиционер, то есть Кузя. – Мы там с матерью жили…
– Я и про мать ничего не знала! – воскликнула я. – Надо же. А мама – с вами приехала?
– Она умерла, – тихо сказал Кузя.
Он опустил голову – и вдруг как-то по-детски всхлипнул. – Она умерла вчера… Вот я и приехал… завтра – похороны…
– Надо же, горе какое, – прошептала я, и присела рядом с ним. – А Валеры, как назло, нет дома. Может, я сбегаю, поищу его?
– Не надо. Я подожду. У меня нет других дел, – сказал Кузя. – Лететь можно завтра. Я уже и билеты на завтра взял… на двоих.
Приглядевшись, я нашла в Кузе признаки сходства с Валерой. Особенно – когда он снял форму и надел простую рубашку. Правда, мешала лысина и детская упругость розовых щек.
– … Я всегда страдал от своей внешности, – простодушно рассказывал Кузя, когда мы сели с ним есть окрошку, не дождавшись прихода Валеры. – Ребята во дворе и в школе дразнили меня Пончиком, Булочкой, Жиртрестом… и еще похуже. Ну, обидно, конечно. Особенно было обидно потом, когда старше стал… вы знаете, Люся, я даже хотел как-то раз повеситься! Честное слово! А Валера меня научил – ты, говорит, стань боксером, и бей всех подряд, пусть только вякнут. Вот я и стал заниматься спортом – бокс освоил, потом дзюдо, а в последние годы – каратэ…
– А что это? – спросила я.
– Как – что? Вы не слышали про каратэ? – удивился Кузя. – Хотите, я до потолка ногой достану?
– Хочу, – сказала я.
Он встал из-за столы, вздохнул, крикнул: "йа!" – и взвился вверх, чиркнув подошвой по потолку.
– С ума сойти, – сказала я восхищенно.
– Хотите – доску ладонью разрублю? – И он взял со стены доску, на которой я обычно разделывала овощи. – Хотите?
– Хочу.
– Йа! – И Кузя разрубил доску ладонью, словно это была не ладонь, а топор.
– С ума сойти… – повторила я.
– Что бы еще такое сделать?.. – И Кузя стал оглядываться вокруг, а потом подошел к окну. – Хотите, сделаю пальцем в окне дырку, а стекло даже не треснет?
– Нет, не надо, – испугалась я. – Я вам и так верю. Вы садитесь, садитесь… совсем забыли про свою окрошку!
– Вот видите, – сказал Кузя, возвращаясь за стол. – Вы убедились, чего я достиг в результате упорных ежедневных тренировок. Но это меня не спасло от посторонних насмешек. Я позорно облысел.