Цареубийство 11 марта 1801 года
Шрифт:
Если бы покушение не удалось, пострадали бы не одни исполнители, но и многие другие, которые, только зная о существовании заговора, по легкомыслию слишком рано этим хвастали. Один офицер, который в эту ночь находился в весёлом обществе, налил себе в 12 часов бокал вина и пил за здоровье нового императора. В другом доме камергер Загряжский в 12 часов вынул из кармана часы и сказал присутствовавшим: «Messieurs, je vous annonce qu’il n’y a plus d’empereur Paul» [275] .
275
Вероятно, обер-шенк (не камергер) Николай Александрович Загряжский (ум. 1821 г), женатый на графине Н. К Разумовской.
D’Allonville, Memoires tires des papiers d’un homme d’Etat, Paris, 1834 (t. 8, p. 88), говорят, что это происходило за ужином у князя Белосельского
Мне остаётся ещё рассказать о впечатлении, которое это столь же ужасное, сколь неожиданное происшествие произвело на всех жителей Петербурга.
Рано поутру, на рассвете, царствовала мёртвая тишина. Передавали друг другу
Я сам встал на рассвете. Квартира моя была в Кушелевом доме на большой площади, прямо напротив Зимнего дворца. Я подошёл к окну и в первую четверть часа видел, как войска проходили через площадь в разных направлениях. Это меня не удивило; я думал, что назначено было учение, как это часто бывало. Вскоре после того пришёл мой парикмахер. Его, видимо, тяготила какая-то тайна. Я едва успел присесть, как он шёпотом спросил меня, знаю ли я, что государя отвезли в Шлиссельбург или даже что он умер. Эти смелые слова меня испугали; я приказал ему молчать и сказал, что хочу притвориться, будто ничего не слышал от него. Но он стал меня уверять, что наверное произошло что-то важное, потому что сам видел, как в 12 часов ночи гвардия прошла по Миллионной мимо его квартиры.
Я был взволнован; тотчас приказал подать экипаж и поехал в Михайловский замок. Дорогой, хотя и было довольно далеко, я ничего не заметил; народ был ещё спокоен; на улицах, как обыкновенно, были прохожие. Но уже издали, у ворот, которые ведут во дворец и где обыкновенно стояли два часовых, я заметил целую роту под ружьём. Это было мне верным знаком, что произошло что-то необыкновенное. Я хотел, как всегда, въехать в ворота, но меня не пропустили и объявили, что дозволен проезд одним только придворным экипажам. Сначала я сослался на повеление государя, которое ставило мне в обязанность находиться каждое утро во дворце. Офицер пожал плечами. Я стал ему доказывать, что карета моя придворная, потому что поставлялась от двора. Но он мне объяснил, что покуда под названием «придворный экипаж» следует подразумевать только такие кареты, у которых на дверцах императорский герб, а у моей кареты этого герба не было. «Для чего всё это?» — спросил я наконец в недоумении. Он снова пожал плечами и замолчал.
Через несколько часов вход во дворец был свободен, и я поспешил к обер-гофмаршалу; но его нельзя было видеть. Через канцелярского чиновника я наконец получил первые достоверные сведения.
Ослеплённая чернь предалась самой необузданной радости. Люди, друг другу вовсе незнакомые, обнимались на улицах и друг друга поздравляли. Зеленщики, продававшие свой товар по домам, поздравляли «с переменою» [276] , подобно тому, как они обыкновенно поздравляют с большими праздниками. Почтосодержатели на Московской дороге отправляли курьеров даром. Но многие спрашивали с боязнью: «Да точно ли он умер?» Кто-то даже требовал, чтобы ему сказали, набальзамировано ли уже тело; только когда его в том уверили, он глубоко вздохнул и сказал: «Слава Богу» [277] .
276
В немецком подлиннике слово «перемена» написано латинскими буквами по-русски.
277
«Слава Богу» в немецком подлиннике написано латинскими буквами по-русски.
Даже люди, которые не имели повода жаловаться на Павла и получили от него одни только благодеяния, были в таком же настроении. «Eh bien, — спросил мимоходом князь Зубов у генерала Клингера, — qu’est се qu’on dit du changement?» — «Mon prince, — отвечал Клингер, в противность стольким прямодушным и твёрдым правилам в его сочинениях, — on dit que vous avez etc un des Romains».
Около полудня я поехал к графу Палену без всякого дела, с единственной целью в его приёмной делать наблюдения над людьми, и, прежде всего, над ним самим. Его не было дома. Мы долго ждали. Наконец он приехал: волосы его были в беспорядке, но выражение лица было весёлое и открытое.
Вечером у меня собралось небольшое общество. Мы стояли кружком посреди комнаты и болтали. Между тем почти совсем стемнело. Нечаянно обернулся я к окну и с ужасом увидел, что город был иллюминирован. Никаких приказаний для иллюминации не было, но она была блистательнее, чем обыкновенно в большие праздники. Один только Зимний дворец стоял тёмной массой передо мной и представлял собой величественный контраст. Грусть овладела всеми нами.
Уже с утра [278] присягали в дворцовой церкви императору. Из императорской фамилии присутствовал один только великий князь Константин. Он первый приложился к евангелию, за ним Нарышкин, потом высшие чины государства, между которыми недоставало только графа Палена и графа Кутайсова: первый стоял внизу между войсками, а второй сказался больным. Достойно замечания, что в присяге упоминалось только о том наследнике престола, который назначен будет впоследствии [279] . Стало быть, узаконения Павла поэтому отменялись. На следующий день граф Кутайсов также поехал во дворец и был милостиво принят: Александр, казалось, хотел поступить с ним, как тот французский король, который не помнил обид, сделанных дофину.
278
Т.е. с утра 12 марта.
279
Установленная при императоре Александре форма клятвенного обещания была следующая: «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь... что хочу и должен его императорскому величеству... императору Александру
П.С.З. 12 марта 1801 г. № 19.779 и 18 апреля 1801 г. № 19.841.
Отрадный манифест, изданный Александром, известен [280] . Он написан был Трощинским, который некогда был секретарём императрицы Екатерины. Обольянинов был отставлен; на его место назначен был Беклешов, человек, пользовавшийся всеобщим уважением и бывший губернатором в Риге. Граф Васильев сделан был снова государственным казначеем, граф Воронцов послом в Англии; Беннигсен принят на службу с чином генерал-лейтенанта. Ненавистная тайная экспедиция [281] , в которой постоянно в последнее время находился палач [282] , была уничтожена. Все заключённые были освобождены. На стенах крепости, как на частных домах, читали эти слова: «Свободен от постоя».
280
А. М. Тургенев в своих записках сообщает, что сперва Козицкий написал проект манифеста, но что его редакция признана была неудовлетворительной, и тогда Трощинский взялся за перо и написал тот манифест, который был обнародован.
281
В немецком подлиннике слова «тайная экспедиция» написано по-русски, но латинскими буквами.
282
В немецком подлиннике: «ein Knutmeister».
Говорили, что великий князь Константин сам отправился в крепость, с ужасом увидел все орудия мучений и приказал их сжечь. Это неверно. Ст. сов. Сутгоф, по обязанности, был в крепости и нашёл в ней только розги; комнаты тайной экспедиции показались ему, впрочем, приличными и с достаточным воздухом, одни только так называемые «cachots» [283] возбудили его ужас.
Император поехал в сенат [284] , чего Павел ни разу не сделал, — снова назвал его «правительствующим», издав много указов о помиловании [285] ; вернул из Сибири невинных, туда сосланных; освободил 152 несчастных, которых слишком ретивый губернатор... [286] выслал из Харькова в Дюнамюнденскую крепость; отменил, кроме того, много наказаний и восстановил все права народа [287] .
283
В немецком подлиннике по-французски «cachots».
284
Император Александр был в общем собрании сената 2 апреля 1801 года. Государь поехал также в синод 23 мая 1801 года.
285
П.С.З. № 19.782, № 19.784, № 19.786, № 19.788, № 19.798, № 19.814.
286
В немецком подлиннике имя пропущено. Вероятно, слободоукраинский губернатор П. Ф. Сабуров.
287
Под именем народа здесь должно подразумевать одно только дворянство. Указы, на которые намекает здесь Коцебу, были следующие: П.С.З. № 19.790 о восстановлении дворянских выборов на точном основании екатерининского учреждения о губерниях. № 19.810 и 19.856 о восстановлении дворянской грамоты.
Не были более обязаны снимать шляпу перед Зимним дворцом; а до того времени было в самом деле крайне тяжело: когда необходимость заставляла идти мимо дворца, нужно было, в стужу и ненастье, проходить несколько сот шагов с обнажённой головой из почтения к безжизненной каменной массе. Не обязаны были выходить из экипажей при встрече с императором; одна только вдовствующая императрица ещё требовала себе этого знака почтения.
Александр ежедневно гулял пешком по набережной в сопровождении одного только лакея; все теснились к нему, все дышали свободно. В Миллионной он однажды застал одного солдата, который дрался с лакеем. «Разойдётесь ли вы? — закричал он им. — Полиция вас увидит и возьмёт обоих под арест». У него спрашивали, нужно ли размещать во дворце пикеты, как при его отце. «Зачем? — ответил он. — Я не хочу понапрасну мучить людей. Вы сами лучше знаете, к чему послужила эта предосторожность моему отцу».
Привоз книг был дозволен [288] ; издан был образцовый цензурный устав [289] , который, к несчастью, более не соблюдается. Разрешено было снова носить платья, как кто хотел, со стоячим или с лежачим воротником. Через заставы можно было выезжать без билета от плац-майора [290] . Все пукли, ко всеобщей радости, были обстрижены [291] . Эта небольшая вольность принята была всеми, а в особенности солдатами, как величайшее благодеяние.
288
П.С.З., № 19.807.
289
Устав о цензуре 9 июля 1804 года. П.С.З. № 21.388.
290
П.С.З., № 19.801.
291
П.С.З., № 19.826.