Цареубийство 11 марта 1801 года

Саблуков Николай Александрович

Круглые шляпы тоже снова появились, и я был свидетелем суматохи, внезапно происшедшей в одно утро в приёмной графа Палена; все бросились к окнам; я не мог понять — зачем: проходила по улице первая круглая шляпа [292] . Обыкновенно народ придаёт подобным мелочам такую цену, что государям никогда бы не следовало стеснять его в этом отношении. Можно без преувеличения сказать, что разрешение носить круглые шляпы произвело в Петербурге больше радости, чем уничтожение отвратительной тайной экспедиции.

292

То же рассказано в Das merkwurdigste Jahr, t. 2.

Нельзя, однако, умолчать, что это первое опьянение вскоре прошло. Народ стал приходить в себя. Он вспомнил быструю

и скорую справедливость, которую ему оказывал император Павел; он начал страшиться высокомерия вельмож, которое должно было снова пробудиться, и почти все говорили: Павел был наш отец. На первом параде, когда солдаты собрались в экзерциргаузе, офицеры пошли между ними ходить, поздравляя их, и говорили: «Радуйтесь, братцы, тиран умер». Тогда они отвечали: «Для нас он был не тиран, а отец».

Много содействовало этому настроению то, что офицеры полка нового императора [293] хвастались, выставляли как великую заслугу своё участие в перевороте и тем раздражали против себя офицеров других полков. Не всё было так, как бы следовало; но и взрыва неудовольствия нельзя было опасаться, хотя суеверие уже разглашало о привидении, появившемся в Михайловском замке и громко требовавшем мщения, и хотя утверждали, что в ночь на 15-е число граф Пален охранял себя несколькими полицейскими солдатами с заряженными ружьями и приказал сказать сменённому генерал-прокурору, чтобы он принимал поменьше посетителей.

293

Семёновского полка.

13-го числа император в первый раз явился на параде без мальтийского креста; граф Пален также перестал его носить; но на Адмиралтействе всё ещё развевался мальтийский флаг, и только впоследствии решили его снять. Заметили также, что на параде государь взял князя Зубова под руку и дружески прохаживался с ним взад и вперёд.

В тот же день граф Пален дал большой обед, на котором, между прочим, князь Куракин всячески унижался перед Зубовыми, полагая, что заговорщики сделаются новыми любимцами. Мнение это было ошибочно, но вначале разделялось многими. Я не сомневаюсь, однако, что, по крайней мере, граф Пален силой и умом удержался бы, если бы не сделал непостижимой для опытного царедворца ошибки, удалившись из Петербурга. Нужно было осмотреть кордон, учреждённый на берегах Балтийского моря против англичан, и он сам вызвался иметь надзор за исполнением этого поручения. Он поехал и более не увидел столицы. До сих пор он живёт в своих курляндских имениях, но совершенно забыт. О нём не вспомнили даже тогда, когда в походах против французов нуждались бы в столь энергичном человеке.

Князь Зубов также должен был удалиться в свои имения. Весьма правдоподобно, что когда кто-то поздравил его с тем, что переворот ограничился одной только жертвой, он, получивший образование при Екатерине, ответил: «Этого недостаточно; нужно ещё, чтобы никто из участников не был наказан». Когда же выразили ему опасения насчёт Обольянинова и Аракчеева (который впоследствии действительно приехал), он только сказал: «C’est de la canaille». Мне самому он сказал на третий день в разговоре, который я имел с ним с глазу на глаз: «Цицерон прав, говоря в одном из своих писем: если бы у него было одним пороком больше, он был бы лучше». И к этому он прибавил: «Отец Павла был пьяница; если бы Павел имел тот же порок, нам пришлось бы менее страдать от него».

Нарышкин и граф Кутайсов получили позволение путешествовать. Последнего государь призвал к себе перед его отъездом и сказал ему милостиво: «Я никогда не забуду, что вы 30 лет служили моему отцу. Если вы когда-либо будете в затруднительном положении, рассчитывайте на меня».

Но не одну только милость, а также прекраснейшую для царей добродетель — справедливость, выказывал Александр в первые дни своего царствования.

Некоторый генерал Арбенев постыдно бежал во время похода в Голландии, и император Павел объявил тогда во всеобщее сведение, что он бежал 40 вёрст, не переводя духу. Между тем у него были сильные друзья, которые за него ходатайствовали, и Трощинский представил новому императору о его помиловании. Александр отказал, сказав: «Может ли моё помилование сделать из него храброго человека?» Трощинский повторил свою просьбу, и государь наконец уступил. Указ был написан и представлен к его подписи. Александр его подписал; но, отдавая его Трощинскому, сказал: «Я тебе сделал удовольствие, теперь твоя очередь: разорви его» [294] .

294

Иван

Иосафович Арбенев, генерал-майор, с 7 декабря 1797 года по 24 октября 1799 года шеф Днепровского мушкетёрского полка, бывшего в голландской экспедиции.

Ростопчин писал 29 октября 1799 года к Суворову: «Какое постыдное поведение войск наших в Голландии! В первом деле бросились грабить, оставили генералов, и оттого разбиты в другом. Не хотели идти; полк лёг на землю. О, проклятые! Генерал-майор Арбенев, штаб-офицер и ещё три офицера бежали, и море их одно могло остановить за 40 вёрст. Арбенев исключён, а те ошельмованы».

Мы готовы сердечно радоваться этому восходящему солнцу, не предавая, однако, проклятию отошедшего и не поступая, как тот муж, который на торжественном погребении Павла [295] бросился к графу Палену, ехавшему впереди верхом, и поцеловал его сапог.

Многие изощряли свой ум насчёт мёртвого льва. Граф Виельгорский [296] распространил стихотворение, которое оканчивалось следующими строками:

Que la bonte divine, arbitre de son sort, Lui donne le repos, que nous rendit sa mort.

295

Погребение Павла происходило в страстную субботу 23 марта 1801 года.

296

Граф Юрий Михайлович Виельгорский (1753—1808), д. т. с., сенатор.

Один немец написал:

Das Volk war seiner Laune Spiel; Er starb gehasst, wie Frankreichs letzter Konig; Er hatte der Macht uber uns zu viel Und uber sich selbst zu wenig. [297]

Другой:

Kommt, Jhr, Wanderer, und tretet Au dies Grab, — doch nur von weitem! Hier liegt Paul der Erste, — betet: Gott bewahr uns vor dem Zweitenr. [298]

297

Народ был игрушкой его каприза; он умер ненавидим, как последний французский король. Над нами он имел слишком много власти, а над собой слишком мало.

298

Сюда, прохожий! Подойди к этой могиле, — но не слишком близко. Здесь лежит Павел Первый; молись, да избавит нас Господь от Второго.

Павел, конечно, заслужил следующую лучшую надгробную надпись. Народ и солдаты говорили:

«Он был наш отец».

Дополнительные примечания

князя А. Б. Лобанова-Ростовского

записке Коцебу

1

В день своей кончины, т.е. 11 марта 1801 года, император Павел действительно отправил двух курьеров: одного в Берлин, другого в Париж. По этому случаю в архиве министерства иностранных дел в С.-Петербурге сохранилась следующая записка, написанная рукой князя Александра Борисовича Куракина:

«Le 11 mars 1801 S. М. l’Empereur a fait expedier par courrier deux rescripts signes de sa propre main:

1) au baron de Krudener pour lui prescrire d’jnsister aupres de la Cour de Prusse a se decider, dans l’espace de 24 heures, a faire occuper par ses troupes l’Electorat de Hanovre, et de quitter Berlin en cas de repons negative.

2) a M-r de Kolytcheff pour lui enjoindre d’inviter le Premier Counsul a faire entrer les troupes republicaines dans l’Electorat de Hanovre, vu l’indecision de la cour de Berlin de faire occuper ce pays par les siennes.