Цареубийство в 1918 году
Шрифт:
Все в Мясоедове гармонировало с образом вражеского агента; он был протеже не их общего шефа, Верховного, а напротив, его соперника в борьбе за пост, – генерала Сухомлинова (царь некоторое время колебался, кого из них назначить Верховным); Мясоедова не любили в Государственной думе, где военным корифеем слыл стоявший у барьера напротив него Гучков; наконец, не забудьте дурное отношение к изгнанному со службы жандарму в весьма влиятельном МВД… Где вы еще найдете столь годного исполнителя на роль обер-шпиона, обеспечившего врагу внезапный прорыв под Варшавой, которую главнокомандующий чуть-чуть не прокакал? (Город спас контрударом талантливый генерал Михаил Алексеев.)
Не знаю, приходила ли уже тогда в головы генералов-мистиков мысль, что не только текущие неуспехи,
Через сорок лет «бывый монархист» Бонч-Бруевич в мемуарах под названием «Вся власть Советам!» расскажет советскому читателю, что Мясоедова схватили с поличным в момент передачи из рук в руки германскому связнику (естественно, остзейскому барону) секретных документов. Не знаю, не знаю… В обвинительном заключении нет никаких упоминаний об этом таинственном связнике (которого ведь и судить должны были бы по закону вместе с Мясоедовым – по одному должны были пройти делу!). Зато говорится, что «через посредство необнаруженных лиц (курсив мой. – М, X.) он довел до сведения германских властей данные о местонахождении одного корпуса». Военный суд постановил: «Не доказано». Вменили же полковнику другой пункт: он «добыл под вымышленным предлогом необходимости для исполнения возложенного на него поручения … секретную справку о расположении войсковых частей армии». Не думайте, что словом «добыл» закодирован сюжет в духе ле Карре или братьев Вайнеров: начальник разведки официально обратился в штаб армии, попросив данные, необходимые ему для организации поисковых экспедиций в тыл противника, и получил бумагу за всеми подписями и печатями.
Мясоедов не признал ничего, кроме обвинения в мародерстве: он действительно тяпнул в немецком брошенном доме оленьи рога и гардины. («Начальство знало, – оправдывался, – и вообще все берут трофеи.»)
Свидетелей было двое: один, следивший контрразведчик, «по совести не уверен в его измене». Другой, фронтовой офицер, напечатал потом в пражском «Архиве русской революции» статью, где сравнил увиденное на том процессе – с убийством купеческого сына Верещагина в «Войне и мире» Льва Толстого.
Приговор был таков –
в описательной части: «Виновен, заслуживает снисхождения».
в резолютивной: «Смертная казнь через повешение».
Мясоедов пытался осколками пенсне перерезать себе вены: его спасли и повесили – до получения кассационной жалобы командующим фронтом. («Так торопились, что сначала повесили, а потом утвердили приговор» – проф. К. Шацилло.)
В его виновности сомневались многие: полковник А. Самойло, начальник разведки, действовавшей против Австро-Венгрии, писал, что упреждение казни до кассации не было случайным. Комфронта не утвердил приговор, «ввиду разногласия судей», но дело решила резолюция Николая Николаевича: «Все равно повесить!» (Был убежден в невиновности Мясоедова и крупнейший работник политического сыска России, генерал А. Спиридович.)
После войны начальник немецкой разведки Вальтер фон Николаи писал: «Приговор… является судебной ошибкой. Мясоедов никогда не оказывал услуг Германии.» Лейтенант, которому приписывалось авторство дела заявил: «Я никогда в жизни не обменялся ни единым словом с полковником Мясоедовым и никогда не сносился с ним через третьих лиц.» Укрывать Мясоедова уже не было надобности, его давно казнили.
Свержение правительства, которому он верно служил и которое его обрекло виселице, не помогло реабилитации Мясоедова. При Временном правительстве Мясоедова тоже оставили в шпионах: Гучков-то сделался военным министром. И при Совнаркоме числили в шпионах – ведь Михаил Бонч-Бруевич сделался первым начштаба Реввоенсовета. При Сталине объявили не изменником, а кадровым германским разведчиком: помогал другому агенту фон Николаи, Богрову, убить Столыпина, чтобы посадить в кресло российского премьера третьего немецкого шпиона, Сухомлинова.
Любопытно, что в 1942 году Сталин угрожал концом Мясоедова (он называл
Солженицын прав, считая покушение Богрова первым в цепи злодейских убийств, что завершились в ипатьевском полуподвале. Богров, действительно, был первым. Но промежуточным звеном в той же цепи явилась казнь Мясоедова. Следующим звеном – убийство Распутина. Чтобы понять, чем, кем, к к звенья этих смертей сплетались в пролог истребления династии, нам придется предварительно сделать ход в сторону, к историческому сюжету, который можно назвать так: «Евреи, немцы и судьбы революции в России».
Глава 17
ЕВРЕИ, НЕМЦЫ И СУДЬБЫ РЕВОЛЮЦИИ В РОССИИ
В упомянутой во вступлении работе математика Игоря Шафаревича. «Русофобия» постулируется следующая историософская схема возникновения и победы большевизма в России.
В XIX веке в этой стране начала действовать общность, которую, вслед за Огюстом Кошеном, Шафаревич называет «малым народом». То был орден революционно настроенной интеллигенции, отвергавший органическое, естественное развитие своей нации и мечтавший о перестройке жизни на идеологических, т е. умозрительных, а не прагматических основаниях. Революционная ситуация складывалась в стране объективно, в ходе национального развития. Но столь разрушительный для народного духа характер переворот в ХХ-м веке принял потому, что в его запале слилась энергия полураспада двух чуждых нации сил: стремительно левевшей денационализированной местной интеллигенции и массы молодых евреев, рвавшихся из традиционных местечковых гетто к новой жизни и по дороге туда не жалевших ни чуждую им русскую органику, ни традиционные религиозно-нравственные ценности иноверческого для них, христианского мира.
В этой стройно изложенной и многими фактами обоснованной концепции есть уязвимые, с точки зрения историка, пункты.
Признаем, что энергия вырвавшихся из собственной органики и религии масс ассимилировавшихся евреев была колоссальной и направленной на разрушение окружавшего общества, русской патерналистской монархии и собственного еврейского кагала. Но – почему все-таки именно в России энергия молодого поколения евреев была использована экстремистскими кругами? И, в конце концов, если ограничиться даже пределами Российской империи, почему большевизм победил как политическое течение как раз в собственно России, зато на Украине, в Литве, Бессарабии, Польше, где проживало подавляющее большинство российских евреев, возникли национальные государства, причем в том же 1918 году и вовсе не большевистского типа.
Другой вопрос: почему главные в мире центры самого левого, самого бескорневого, самого общественно активного еврейства, то есть США и Палестина, не превратились в большевистские оплоты, а стали напротив средоточием либерализма и демократии? А если мои вопросы к Шафаревичу покажутся кому-то очень уж широкими, то можно от судеб стран и народов перейти к отдельным людям. Например, спросить, почему народоволец, т е. террорист, Меир Дизенгоф, переехав из России в османскую Палестину, отнюдь не самое терпимое и цивилизованное место на Земле, вместо кровавой революционной работы занялся здесь основанием города Тель-Авива, музея, оперы.
Почему эсер Петр (Пинхас) Рутенберг, тот самый, что организовал убийство попа Георгия Гапона, стал в Палестине заниматься строительством электростанций?
Почему другой эсер, Моше Новомейский, горный инженер, снабжавший Боевую организацию эсеров динамитом, в Палестине создавал химический комбинат на Мертвом море?
Что таилось в воздухе Российской империи, заставлявшее этих самых и никаких других еврейских разрушителей (тут я с Шафаревичем согласен), заниматься в других странах не террором, а созиданием – городов и заводов и легальных политических партий (социалистическую партию Чили создавал, в числе прочих, еврей-народоволец Оржих; китайский Гоминьдан вместе с Сунь Ят-сеном строил русский еврей-большевик Грузенберг), лингвистики (иврит возродил бывший народоволец Перельман), эпидемиологии (противочумную вакцину изобрел бывший народоволец Хавкин.)