Царьградская пленница
Шрифт:
– Ненаглядный ты мой, сокровище мое! – выпевала она в перерывах между поцелуями.
– И какой же отец, какая мать породили тебя, такого доброго, такого смелого?!
– Парень как парень, – спокойно отозвался Стоюн. – Не так давно приходилось драть его лозой за всякие проказы…
Зорины щеки запылали от стыда, и он смущенно поглядывал на Надежду, такую же белокурую и круглолицую, как брат.
Пересвет и его жена стали усаживать гостей за стол.
Угощение было изобильное: жареный поросенок под луковым соусом, утка с пареной репой, отварная осетрина, пироги с морковью и свеклой, каша пшенная, каша гречневая с молоком, свежие
Хозяин посадил Стоюна по правую руку от себя, а Зорю по левую и подкладывал им самые лучшие куски. Но для Стоюна главной приманкой на столе были не яства, а пития. Оружейник не обманул Стоюна, приглашая его в гости. Мед у него действительно был такой, что не посрамил бы и боярского пира.
После двух чар новые друзья заговорили такими повышенными голосами, что молодежь поняла: ей тут не место. С одобрения хозяйки Неждан и Надя повели Зорю на берег Днепра, а взрослые остались возле сулеи с медом.
Обычная сдержанность оставила рыбака. Волнуясь, он рассказывал Пересвету о той страшной ночи, когда лишился жены.
– Уж как же мне горько, друг, – говорил Стоюн, – как пусто без Ольгушки! Ведь она знаешь какая была!.. Утром взглянет на меня своим ясным взором, и мне целый день – праздник. Худо мне без нее, Пересвет, худо!..
Оружейник пытался утешить Стоюна.
– Все от бога, – говорил он, – на все его святая воля.
– За что же он так наказал меня?! – взъярился рыбак. – Али я ему не молился, не ставил свечки перед иконами? Злое дело он надо мной сотворил!..
– Молчи, а ты молчи! – испуганно перебил оружейник. – Еще больше на себя беды накличешь. Дети ведь у тебя!
Новые знакомцы осушали чару за чарой, а потом их головы бессильно упали на стол, и гулкий храп огласил горницу.
Был поздний вечер, когда Зоре удалось вызволить отца из гостей. Стоюн, несмотря на опьянение, сидел в челноке твердо, но его затуманенному сознанию представлялось, что он каким-то образом выручил жену из плена. И он обращался к ней заплетающимся языком:
– С-слышь, Ольгуша?… М-мы без т-тебя так г-горевали, т-так г-горевали… А т-теперь в-все с-слава б-богу…
И он вдруг оглашал темную гладь Днепра громкой песней.
На другой день Стоюн спросил у сына:
– Ну как, много я начудил вчера?
– Всякого было, батя, – уклончиво отвечал Зоря.
– Что ж, грех да беда на кого не живет, – хмуро молвил рыбак. И вдруг улыбка озарила его суровое лицо: – А мед у Пересвета хорош, ах, хорош!..
Глава десятая
Летописец Геронтий
В следующее воскресенье, отпросившись у отца, Зоря явился на Подол спозаранку.
Он оставил челнок под присмотром деда-кожевника, удившего рыбу, и направился в знакомый дом. Неждан бросился к приятелю с радостью, а Надежда ехидно посмеивалась над горячностью их встречи. Сказать по правде, девушка обращала бы гораздо больше внимания на красивого смуглого рыбака с орлиным носом и синими глазами, если бы на нем вместо холщовой рубахи и портов было бархатное полукафтанье, на ногах сафьяновые сапоги, а на голове соболья шапочка с соколиным пером.
Мать давно уже уверила Надю, что благодаря необыкновенной красоте ей суждено выйти за боярского, а то и княжеского сына, и такими разговорами вскружила девчонке голову.
Приятели отправились на Гору. Прежде всего Неждан решил показать другу старейшую и красивейшую киевскую церковь – Десятинную. [42]
Семь лет строили храм греческие мастера по царьградскому образцу. Такого великолепного сооружения еще не было на Руси. Материалом для постройки послужил квадратный тонкий кирпич с толстыми прокладками прочного цемента. Двадцать пять золоченых глав венчали храм; к центральной его части примыкали четыре придела. [43]
42
Она была названа так потому, что Владимир на ее построение и содержание отдавал десятую часть своих доходов
43
Придел – церковь меньшего размера, пристроенная к главной
Красоте постройки отвечало ее внутреннее убранство: резные беломраморные колонны, карнизы, мозаичный пол из кусочков цветного мрамора, яшмы, малахита.
Дивное устройство собора восхищало русских людей и приезжих из других стран.
Зоря и Неждан обошли кругом это великолепное строение и направились в храм.
Приятели застали конец церковной службы. Миновав паперть, где рядами сидели нищие, Зоря и Неждан вошли в церковь. Ее сумрак не в состоянии были рассеять высокие узкие окна с разноцветными стеклами, но много света давали сотни свечей, горевших у образов и в подвешенных к куполу паникадилах. [44]
44
Паникадило (греч.) – висячая люстра или подсвечник с большим количеством свечей
Народа в церкви было не очень много. С того времени, когда князь Владимир Красное Солнышко объявил христианство государственной религией, [45] прошло больше четырех десятилетий, но греческая вера не успела укорениться на Руси.
В деревнях и маленьких городах еще сохранялось язычество, в капищах [46] стояли идолы, и люди приносили им в жертву кур и овец. Даже в стольном Киеве – огромном городе – среди молельщиков преобладали люди среднего возраста и молодежь; старики и старухи оставались верны прежним богам.
45
988 год
46
Капище – языческий храм
Прозвучали заключительные возгласы священника. Обедня кончилась, народ повалил из церкви. Вышли и два друга.
– Куда теперь меня поведешь? – спросил Зоря.
Неждан задумался, а потом сказал:
– Знаешь что, Зорька, пойдем-ка мы с тобой в Георгиевский монастырь, я давно у дяди не был.
– У дяди? А что там делает твой дядя? – удивился Зоря.
– А он монах, – пояснил Неждан. – Это отцов брат. В миру его Громом звали, а ныне он Геронтий… Да, послушай, все забываю спросить, как твое крещеное имя?