Царьградская пленница
Шрифт:
– Мое? – Зоря застеснялся. – Мое крещеное плохое. – И парнишка по складам выговорил: – И-у-ве-на-лий.
– Ой-ой-ой! – Неждан свистнул. – Натощак и не вымолвишь! Еще Венька ничего, а уж И-ве-у… Нет, не скажу! Это кто ж тебя так нарек?
– Батя попов не любит, не хотел нашему рыбу даром давать. А поп все серчал на него и баял: «Ну, будешь меня помнить»! Вот я и пошел с таким имечком.
– Ну, это все пустое! – рассмеялся Неждан. – Ты для меня завсегда будешь Зорька, а я тебе Нежданка… Ну, пошли к дяде!
– А он не осердится, что мы без зову пришли? – робко
– Ну нет, – уверенно молвил Неждан. – Он не таков. И хоть всему Киеву известен, а любого человека во всяк час с нуждой примет. Его за справедливость повсюду уважают.
Зоря заколебался. Идти ему, сыну простого смерда, к такому знатному человеку?…
Друг насмешливо посмотрел на него.
– Да что ты боишься, чудак?
Зоря нехотя пошел за Нежданом.
Как видно, летописец в монастыре пользовался большим уважением. Не в пример прочим иноческим каморкам, его келья была обширная, теплая, с окном, выходившим на юг. В ней удобно было заниматься чтением и письмом.
Неждан постучал в дверь и сказал уставные слова:
– Во имя отца, и сына, и святого духа!
– Аминь! – раздалось из кельи.
– Дома! – обрадовался племянник. – А то по месяцу его не бывает: в другие города уезжает.
– Зачем? – удивился Зоря.
– Про разные дела узнаёт, что там случились, и в летопись записывает.
Неждан и Зоря вошли, до земли поклонились обитателю кельи. Геронтий был уже стар, но еще бодр и прям, с величавой осанкой. В монахи он ушел в юности, прельщенный возможностью изучить книжную премудрость. Это ему удалось, и теперь он славился в Киеве как один из первых грамотеев и единственный летописец.
Геронтий ни перед кем не унижался, даже с большими боярами держался как равный, зато с низшими старый монах был неизменно приветлив в обращении.
– А, это ты, Василий, – ласково сказал Геронтий, увидев племянника. Всё ли дома подобру-поздорову?
– Все ладно, – ответил парень. – Батюшка с матушкой велели тебе кланяться. – Неждан снова поклонился.
– За привет спаси бог. Это кто же с тобой?
– Это друг мой на всю жизнь. Без него меня на дне речном раки бы ели.
И Неждан рассказал о том, что недавно случилось с ним на реке. Монах горестно изумлялся, вздыхал. Закончив свой рассказ, Неждан промолвил:
– А мы с Зорькой пришли посмотреть, как ты летопись пишешь.
– Вот что вам желательно увидеть, отроки? Се – доброе желание, и я вас удоволю.
Геронтий снял с полки пергаментный свиток, баночку с чернилами, отточенное гусиное перо. Он развернул свиток на столе, прижав его сверху и снизу чисто вымытыми камешками, и шутливо сказал, обмакнув перо в чернила:
– Какое же памятное событие запечатлеет в сей день мое перо? Не то ли, как некий неразумный отрок искушал судьбу худыми деяниями и за то чуть не принял безвременную кончину?
Неждан покраснел и умоляюще пробормотал:
– Не надо, дядя, не надо, я ведь больше не буду!
Геронтий добродушно рассмеялся.
– Попугал я тебя, чадо. Невместно было бы заносить такое в летопись, где повествуется о событиях важных в жизни народной. Вот я как раз приступаю к
Зоря так и замер, прислушиваясь. А монах медленно читал появлявшиеся на пергаменте строки:
– «Лета от сотворения мира в шесть тысяч пятьсот тридцать осьмое в месяце травне, набежали злые нехристи на вотчину Черторыйскую, яже расположена в четырех поприщах от стольного града Киева. И бысть тамо разорение велие и погибель, и вопль, и стон людской…»
Зоря не выдержал и всхлипнул.
Удивленный Геронтий спросил племянника:
– Что подеялось с отроком?
– Его матушку родимую неверные при том набеге увели.
– Ах, горемычный!.. – вздохнул старик и стал утешать Зорю.
Успокоившись, тот робко спросил монаха:
– Скажи, отче святый, эти черненькие закорючки тебе одному ведомы?
– Как – мне одному? – удивился Геронтий. – Их всякий грамотный поймет.
– Так, значит, по ним другие люди скажут те же самые словеса, что ты сей час произносил?
Зоря впервые в жизни близко видел книгу.
– Коли бы не так, зачем бы я тратил на оное занятие отпущенную мне господом недолговечную жизнь? – просто ответил Геронтий. – И век пройдет, и два, и более, но когда житель будущих времен возьмет мой свиток, он узнает о минувшем так же верно, как ежели бы я ему собственными устами рассказал.
Зоря слушал старика с горящими восторгом глазами.
Глава одиннадцатая
Двуликий Андрокл
Ювелир Андрокл, купивший Ольгу и Ондрея Малыгу, не был хорошим человеком.
Жадный, завистливый на чужое добро, он выше всего на свете ценил богатство и пробивался к нему любыми путями. Но Андрокл был рачительным хозяином, берег свое имущество, а рабы составляли не последнюю его часть.
Рабов у ювелира было до полутора десятков; некоторые из них обзавелись семьями.
Четверо, искусные мастера, работали в его эргастерии под присмотром сурового старика Феофила. Остальные рабы и рабыни занимались по хозяйству: кто в пекарне, кто в конюшне, кто по двору и дому. Их содержали в строгости, но хорошо одевали, сытно кормили, не изнуряли работой.
Андрокл был видным членом цеха [47] аргиропратов и даже питал честолюбивую надежду стать его выборным старейшиной. А для этого надо было поддерживать свою добрую славу. Андрокл не хотел, чтобы по городу разнеслась молва, что он экономит на содержании своих рабов. И Андрокл отказался от такой экономии, тем более что она была бы невелика.
Андрокл, как большинство его собратьев аргиропратов, занимался ростовщичеством.
Царьградские ростовщики были беспощадны. Они даже мертвых должников выкапывали из могил под предлогом взыскания долга. Можно ли придумать худшее надругательство над человеком!
47
Цех – в средние века объединение мастеров одного ремесла