Царица бедных. Рассказы
Шрифт:
Вечерело. Небо темнело, и лиловыми сумерками затягивался горизонт. На кладбище, между стволами оголенных деревьев, крестами и памятниками, залегли тяжелые, черные тени.
А снег всё падал.
И в то время, когда готов был погаснуть последний слабый отсвет пасмурного дня, откуда-то с той стороны, оде было море, мягко шурша большими черными крыльями, прилетели три вестника несчастья, три черных ворона, и сели на верхушку ближайшего к церкви большого креста.
Их маленькие глазки блестели хищнической отвагой, их большие, острые крылья растопырились и дрожали от, усталости и крепкие, черные, словно
Хлопья снега, падавшие на их блестящие, плотно прилегавшие к стройному телу перья, не только не беспокоили их, но как бы даже доставляли им удовольствие, — вороны словно купались в снегу.
А он всё падал… ровно, тихо, упорно, заметая дороги, засыпая человеческое жилье. Ни проезжих дорог, ни тропинок уже не было; люди не успевали прокладывать последние и увязали в снегу до половины тела. В деревянных жалких домишках бедняков, занесенных с крышею снегом, становилось душно, было тяжело дышать. Люди со страхом смотрели на падавший снег, не надеясь на его прекращение.
Кладбище было занесено совсем; все могилы сравнены и торчали только деревья да верхушки очень высоких крестов. Это было какое-то снежное наводнение и как в наводнение, в моменты людских бедствий, зловещие птицы носятся над разъяренной стихией так и теперь три ворона сидели на верхушке креста и посматривали вниз, на снег.
Потом они слетели и пошли по ним, оставляя резкие отпечатки своих крепких, когтистых лап. Они подошли близко к порталу и, остановившись, взглянули на малюток.
Испугавшись их сверкавших хищных глаз, бедняжки крепко прижались друг к дружке…
Несчастье, тоска и смерть смело смотрели в робкие, испуганные глаза своих беззащитных жертв.
На нападение не решался никто. Может быть, там, в темной глубине портала прятался кто-нибудь, кто мог встать на защиту сироток, — может быть, вернее и лучше было бы напасть ночью, на сонных обессиленных тревогой и голодом детей. И никто не нападал…
Все трое неумолимо и жадно своими хищными глазами смотрели в глаза детей сироток и все трое знали, что только что-нибудь необыкновенное, неожиданное могло спасти несчастных от их когтей и клювов. Но до сих пор еще ничто не спасло их жертв и несчастье, тоска и смерть в дружном сообществе всегда пожинали обильную жатву.
И сиротки смотрели прямо на этих черных, пернатых чудовищ. Их принес снег, этот желтый, падающий хлопьями, бесконечный снег. И снег заложил все тропинки так, что малютки не могут найти дорогу туда, откуда пришли. А люди не могут их найти потому, что сидят в своих жильях и ничего об них не знают. Но если бы не снег, тогда можно было бы выйти из-под этого темного, безмолвного портала и пройти на кладбище, которое им как будто знакомо, потому что это как будто на нем, под зеленым, шумевшим молодою листвою, деревом вырыта была яма и в нее опущен отец. А может быть, это был сон, страшный сон, одинаковый у обеих малюток? Может быть, во сне тумана листва и цветы поднимали венчики навстречу горячим лучам солнца и теплый ветерок нежно обвевал их лица и чей-то нежный и тихий голос напевал им колыбельную песенку. А теперь поет ее ветер. У него не такой сердитый и грубый голос, какой был раньше, нет, не такой! Голос его тоже нежен
И всё заснуло вокруг: поля и кресты и деревья. Только небо не спало, продолжая посылать на землю хлопья мягкого снега, да на высоком кресте чутко дремали три черные фигуры зловещих птиц.
Этим трем черным птицам не суждено было спать никогда. В то время, когда всё предавалось отдыху, они должны были караулить покой живых, навевая на них смятение и страх, порождая тревогу и тоску. Зловещие черные птицы! Ни высокое положение, ни почет и любовь окружающих, ничто не спасало от них! Они одинаково посещали и добрых и злых, старых и молодых, посещали людей обитавших в раззолоченных палатах и жалких бедняков, ютившихся по подвалам и чердакам. И зная, что от них нет спасения ни в борьбе, ни в бегстве, люди больше всего на свете; боялись их.
В полночь, живший при церкви старенький священник проснулся в своей маленькой келье. Какая-то странная, неизъяснимая тревога волновала его и заставляла ускоренно биться его сердце. При пробуждении первая мысль старого пастыря была о церкви, об её утвари и скромных украшениях, десятками лет собиравшихся путем добровольных вкладов немногочисленных прихожан. Священнику не о чем больше было думать и заботиться. У него самого было только то необходимое, что на нем и при нем, и ни один грабитель, как бы он ни был дерзок и голоден, даже не подумал бы войти в келью…
Но церковь, как ни скромно было в ней всё, могли кощунственно обокрасть, и эта ужасная мысль так встревожила священника, что он быстро одевшись и запасшись фонарем, пошел вниз в помещение сторожа.
Костлявым пальцем он постучал в дверь и на полусонный оклик сторожа: «Кто там?» — отвечал:
— Это я, Мартын, — я, Иеремия!
— Отче, что с вами, что вы так поздно стучитесь ко мне? Не случилось ли чего, Боже сохрани? Я сейчас отопру.
Мартын отпер дверь и впустил священника в свою каморку. Отец Иеремия, держа фонарь, сел на рундук. Лицо его было необыкновенно бледно и глаза блуждали.
— Благодарение Господу, кажется, ничего такого не случилось, Мартын, — отвечал священнику — но ты знаешь, как в последнее время тревожен мой сон…
— Вам приснилось что-нибудь нехорошее, отче?
— Нет, нет! Мне ничего не приснилось, но сердце мое стало так сильно биться, и такой страх охватил меня сонного, что я проснулся. Теперь уж я не могу заснуть до утра.
— Разве вам, отче, не стало легче после лечения? — спросил сторож.
— Нет, Мартын, — это болезнь сердца, а она неизлечима в мои годы. Как ты думаешь, не обойти ли нам церковь?
— Отчего и не обойти, отец Иеремия! — согласился Мартын.
Через несколько минут оба выходили из сторожки. Старый священник освещал дорогу фонарем, а Мартын нес на плече лопату, чтобы там, где могла оказаться в том надобность, расчистить путь.
Снег перестал падать засыпав всё кладбище и превратив его в пустыню.
Сделавши несколько шагов, отец Иеремия и Мартын пришли к убеждению, что обойти церковь было немыслимо, до такой степени она была завалена снегом, и что совершенно достаточно осмотреть входную дверь под порталом.