Царская дыба (Государева дыба)
Шрифт:
– Инга... – священник взял со стола кубок с вином и взглянул в него. – Как я по тебе соскучился...
– А эти существа, – певица развела руками. – Они могут отнести меня к тебе?
– Не нужно, – попросил священник. – Не нужно. У меня осталась всего одна неделя. Нам придется ждать два года. Ты сможешь?
Он опустил пальцы в вино, погрузив их примерно на треть – и Инга увидела, как из поверхности воды выступила часть его руки. Певица стремительно наклонилась вперед и прикоснулась к протянутым пальцам губами. А потом увидела, как его губы приближаются к воде, и наклонилась навстречу.
– Инга...
Она не знала, что соприкосновение разорвалось потому, что ее господин допил из бокала вино, одновременно запустив пальцы другой руки в прическу миловидной женщины и застонав от наслаждения. Впрочем, это отнюдь не значило, что дерптский епископ стал относиться к ней хуже, что променял ее на кого-то другого. Просто он помнил, насколько хрупка плоть и мимолетно его пребывание в человеческом теле. А потому стремился получить как можно больше наслаждений за отведенное ему в этой обители время.
Инга, просидев несколько минут над листом, ставшим просто лужицей болотной воды в лепестке кувшинки, перевела взгляд на мохнатых малышей:
– А дом мне построить вы можете?
Те заметались, непонятно щебеча, и с сосен вниз посыпалась кора. Потом отвалились в сторону и рухнули в жадно чавкнувшую жижу кроны, а деревья с громким сухим треском начали падать чуть ли не ей на голову, одновременно переламываясь на отдельные куски. Части разных деревьев прямо в падении начали переплетаться одна с другой, и в результате земли коснулся уже готовый сруб, пока без окон и дверей. Но с земли на стены уже перетекала темная лента муравьев и каких-то жучков, ложилась тонким наброском будущих дверей, на глазах светлела от сыплющихся вниз опилок. Наверху сплетались в единое целое гибкие ветви ивового кустарника, на окнах, создавая полупрозрачные дрожащие стекла, трудились паучки. А пол просто рос наверх, превращаясь в укрытую толстым слоем мха мебель: кровать, стол, стулья, вместительный сундук.
Мелкие существа еще возились, вбивая в зазоры между бревнами влажный мох, но певица уже шагнула внутрь дома, огляделась и довольно рассмеялась:
– Хорошо... А теплее сделать можно? Сосновые стены немного потемнели, и от пола вверх поструились ощутимые потоки жара.
– А если я есть захочу?
Дверь со скрипом отворилась, внутрь просунулась волчья морда со свисающим с зубов зайцем. Хищник положил добычу на пол и отступил наружу.
– А готовить на чем? – вместо ответа она ощутила запах дыма, выскочила наружу и увидела пляшущие над камнем языки пламени. – Да, это хорошо...
– Вы позволите, госпожа? – обнаженная девица с зелеными волосами подняла с пола зайца, держа его за уши, спустилась к воде, ненадолго опустила вниз и извлекла уже полностью освежеванного. Сноровисто натерла полынью и положила на камень. Языки пламени осели, зато дичь начала покрываться румяной корочкой.
– Я хочу написать письмо! – объявила Инга.
Моментально несколько моховиков поднести ей тонкую широкую бересту, острое стило, одно из существ раздавило в ладонях горсть алых ягод, подставило ей жирно перепачканные руки. Макая кончик деревянной палочки в эту странную чернильницу, Инга быстро написала:
“Вот теперь ты меня точно не найдешь!”, поставила свою подпись и положила бересту в корзинку:
– Я хочу, чтобы вы отнесли эту
Корзинка исчезла.
– Ужин скоро будет готов, госпожа, – Инга увидела рядом с собой тело, покрытое крупными каплями воды, и невольно зябко передернула плечами. – Вы позволите, я расчешу вам волосы, госпожа?
– Дозволяю...
Певица поднялась на холмик, уселась рядом с излучающим тепло камнем, тряхнула головой, распуская волосы, ощутила ласковое к ним прикосновение. Она прищурилась на закатное солнце и поймала себя на том, что снова чувствует себя спокойной и счастливой.
Инга сладко потянулась и в голос, от всей души, запела:
Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь за туманом, за туманом,
И с собою мне не справиться никак.
Люди едут за деньгами,
Люди посланы делами,
Убегают от обиды и тоски
А я еду, а я еду за туманом,
За туманом и за запахом тайги.
Она осознала, что вокруг воцарилась странная тишина, и смолкла. Маленькие существа, побросав свою работу, собрались вокруг, изумленно приоткрыв маленькие ротики. На деревьях расселись крылатые разномастные коты вперемешку летучими мышами, устроившимися неправильно – головой вверх. На берегу стояли монах, некое вконец несуразное чудище из сучьев, коней и волочащихся длинных водорослей, несколько мохнатиков размером с собаку, но на задних ногах, из воды выглядывали девичьи головы.
– Спой еще, госпожа, – попросил один из малышей.
– Вам понравилось? – спросила Инга, и все зрители – и на земле, и на деревьях, и в воде дружно закивали головами.
– Еще никогда со своего порождения я не слышал ничего подобного, – признался монах.
Инга задумалась, глядя на них с некоторым сомнением, потом медленно повернула перстень камнем наружу.
– Вам нравится, как я пою?
– Очень нравится, госпожа, – сказала болотница, по-прежнему расчесывающая ей волосы. – Нам никто и никогда не пел, госпожа. И уж тем паче так красиво, как вы.
Девушка рассмеялась, снова залюбовавшись епископским подарком. И первыми словами, что пришли ей в голову, были слова Владимира Высоцкого про этих самых обитателей славянских лесов.
В заколдованных дремучих,
Старых муромских лесах,
Нечисть там бродила тучей,
На проезжих сея страх,
Будь ты конный, будь ты пеший —
Заграбас-стают,
Ну а лешие так по лесу
И шас-стают
Стра-а-ашно, аж жуть.
А мужик, купец, иль воин,
Попадал в дремучий лес,
Кто по делу с перепою,
Али с дуру в чащу лез,
По причине по какой,
Беспричин-н-ноли
Только все как их видали, так
И сгин-н-нули
Стра-а-ашно, аж жуть.
В заколованных болотах
Там кикиморы живут,
Защекочут до икоты,
И на дно уволокут...
Зловещие куплеты озорной песенки далеко растекались над болотами Северной Пустоши, подхватывались эхом в сосновых борах и дубовых рощах, катились над укрытыми вечерним туманом полями и стелились над озерами, превращаясь в долгое переливистое завывание, но так и не утихая насовсем, находя слушателей везде – от древних славянских капищ над берегами Одера, до неведомых пока бородатым казакам Амура и Колымы.