Царская дыба (Государева дыба)
Шрифт:
– Слава, слава государю! – заревели в дальнем конце зала, и гости, оставшиеся по эту сторону, тотчас подхватили: – Слава, слава! – после чего дружно устремились к столам.
– Ну как, бояре? – поинтересовался Толбузин, усаживаясь за стол, и тут же подтаскивая к себе блюдо с большим гусем. – Царского угощения давно не пробовали?
Он вцепился украшенной перстнями рукой в лапу, умело ее открутил и жадно вцепился зубами. Зализа прихватил огромный кусок коричневого мяса, лоснящегося от жирного соуса, положил его на хлеб, поставил перед собой и принялся кусать, удерживая большим и указательным пальцем, оттопырив остальные, прожевывая и откусывая снова, иногда кладя его обратно на хлеб.
Боярский сын доел лапу, поцыкал зубом, вычищая навязшее мясо, ухватился сальной рукой за кубок и выжидающе вытянул шею, вглядываясь в сторону трона.
– Слава, слава! – неожиданно возникла там новая волна голосов и покатилась по залу.
– Слава государю Ивану Васильевичу! – громогласно заорал Толбузин, поднимая кубок, и клич его мгновенно подхватили сидящие вокруг стола бояре и татары.
Они торопливо осушили свои емкости и снова взялись за еду. Андрей Толбузин, отпихнув гуся, принялся раздирать вытянувшегося с выпученными глазами осетра. Нислав, опять разлив вино по кубкам соседей, покосился вдоль стола: ножами никто не пользовался – как, разумеется, и вилками, и ложками. Сверкать лезвием в одиночку милиционер не рискнул, а потому, махнув на приличия рукой, тоже потянулся за белорыбицей.
– Слава, слава, слава! – покатился новый клич.
Костя, с обвисшими руками, участия в трапезе не принимал, от скуки оглядывая зал. Царь Иван сидел на троне с блюдом на коленях, что-то говорил, о чем-то шутил, смеялся – отсюда не слышно. Иногда делал глотки из украшенного крупными каменьями кубка. У его ног крутились два иностранца – бритые, в тощих кафтанах. Наверняка что-то выпрашивали.
На старания иноземцев прочие гости внимания не обращали – под сводами палаты раздавалось непрерывное громкое чавканье. Росин смотрел на все это, и никак не мог поверить, что перед ним те самые люди, потом и кровью которых, государственной мудростью и беспримерной отвагой была из ничего создана та самая Россия, карту которой они видели в школе на стенах различных кабинетов. Что, приняв из рук предков княжество, немногим превышавшее размеры Московской области, именно они оставили потомкам державу, раскинувшуюся от Балтийского и Северного до Черного и Каспийского морей, от Днепра до Амура, сделав Русь сильнейшей и богатейшей державой мира. Он смотрел на молодых ребят, только-только отпустивших бороды, жрущих рыбу и мясо сальными пальцами, упивающихся вином, громко переговаривающихся и откровенно, от души ухохатывающихся над плоскими шутками соседей. Смотрел – и не верил, одновременно понимая, что других витязей, бояр, служилых людей и воевод у страны нет. И царя другого – тоже. Получается – и вправду они?
– Слава, слава, слава! – опять поднялись над столами кубки. Гости выпили, и Толбузин успокаивающе замахал над столом руками: – Тихо! Тихо! Царь говорить станет.
– Так не слышно же ничего, – хмыкнул Росин.
– Не боись, боярин, услышишь...
– Милостью своей, и по нижайшей просьбе дьяка Данилы Адашева, прощаю я князя Симеона Ростовского, подметные письма Сигизмунда польского читавшего, и многим боярам про них сказывавшего... – говорил царь и вправду негромко, но слова его тут же подхватывал стоящий рядом глашатай, донося до самого дальнего конца зала. – ...коли князь Симеон на Библии поклянется супротив моей особы крамолы более не умышлять!
– Милостив государь наш, – высказался невысокий усатый татарин в синем атласном халате. – Слава Ивану Васильевичу!
– Милостью своей,
Похоже, начиналась официальная часть торжественного обеда, когда царь во всеуслышанье казнит или милует, утверждая свою высшую волю. Гости перестали есть, ограничиваясь время от времени глотками вина и, не в пример собраниям времен росинской комсомольской юности, слушали внимательно.
– Милостью своей дарую князю Дмитрию Вишневецкому и потомкам его в поместье город Белев, за честную службу.
– Вишневецкий? Литовский князь? – непонимающе закрутил головой усатый татарин.
– Он самый, Владимира Святого праправнук, – не без гордости подтвердил Толбузин, – Под московскую руку перешел, земле русской честно служить желает.
– Милостью своей дарую воеводе Юрию Пронскому-Шемякину земли сурские в поместье и повелеваю ноне же, войско московское взяв, идти на хана Ямгурчерея, клятвы свои преступившего и посла нашего в поруб посадившего.
Из-за одного из средних столов поднялся довольно молодой боярин, низко поклонился на все четыре стороны и начал пробираться к выходу.
– Милостью своей дарую боярину Варламу Батову, земли корочаевские по правому берегу Донеца в поместье, боярину Григорию Батову земли корочаевские по левому берегу Оскола в поместье, боярину...
– Да это же... – дернулся Зализа. – Да это же Батовы! Братья Батовы, с Оредежа!
– Они самые, – кивнул Андрей Толбузин, поднимая кубок. – Ты же сам царю ябедничал, что повзрослели они, что у отца засиделись и руки к делу ратному чешутся. Вот и поместья и получили. Богатые, да только на самом Изюмовском шляхе. Там сабля в ножнах долго не залежится. Давай Семен, за милость и мудрость государя нашего выпьем.
– Милостью своей приказываю с сего дня всех иноземцев, с западных земель прибывающих, в порубежных ямах удерживать месяц, и далее пропускать, поежели за месяц этот болезней никаких у оных иноземцев не окажется...
– Есть! – кивнул Зализа. – Ну, Константин Андреевич, услышал тебя государь, и крамоле, тобой замеченной, на земли святые дороги более нет.
– А так же повелеваю, с сего дня меха любые за рубежи земли нашей более не продавать! – здесь царь, а следом за ним и глашатай, ненадолго смокли. – Купцам русским повелеваю меха, на рубежи привезенные, торговать в казну, а купцам иноземным, купить оные желающим, в казне меха любые по выбору покупать. А буде нарушит кто запрет этот – торговать в землях русских и вблизи рубежей наших, запретить накрепко, а товары в казну изъять.
– Милостив к тебе государь, Константин Андреевич, – кивнул Толбузин. – Поежели еще и рать на земли лифлянские пошлет...
– А также дошло до меня, – продолжил Иван Васильевич, на почтительном расстоянии, в шубе и на троне выглядевший достаточно солидно, – что немцы, Лифляндскую волость мою заселяющие, тягла исправно не платят, за пятьдесят лет недоимки накопили и погашать не желают. А посему повелеваю хану черемисскому Шах-Али немедля выступить в оные земли и подданных моих непонятливых вразумить!
Сидящий рядом с Толбузиным татарин внезапно подскочил, принялся торопливо сгребать со стола все, до чего успевал дотянуться, запихивая в рот и глотая, не жуя рыхлые ломти рыбы, куски гусячьей тушки, давясь остывшим мясом, поверх всего этого выхлебал оставшееся в кубке вино и вскочил. В разных концах зала вскакивали другие черемисы, которых Росин поначалу так же принял за татар и, поклонившись в сторону трона, торопились к выходу вслед за своим ханом. Зал заметно опустел.
– Кажется, все, – кивнул боярский сын. – Нислав, наливай. Сейчас опять здравицы зазвучат.