Царская дыба (Государева дыба)
Шрифт:
– Мне можно в пятницу, – внезапно вспомнил опричник. – Тем, кто на службе, Господь пост прощает.
Алевтина остановилась в дверях, с интересом оглянулась:
– Так что, можно не кормить?
– Почему не кормить? – Зализа поднялся, сгреб ее в объятия и крепко поцеловал немного ниже уха. – Кормить. Но “...не хлебом единым жив человек.”
* * *Когда Зализа прибыл в Каушту, Нислав ждал его уже здесь. Опричник попал как раз ко времени обеда, и мог своими глазами убедиться, что обычаи его поселенцев – называть своих людей иноземцами ему более не хотелось – что обычаи эти по-прежнему мало отличались от монастырских.
Пользуясь
В глаза опричника сразу бросилось, что полонянки сидят отдельно, плотной стайкой в конце одного из столов, переглядываются и переговариваются только между собой. Правда, одна ливонка ковырялась на кухне у очага – но это ровным счетом ничего не меняло.
Нислав примостился между двух местных девок – Юлей и упитанной кухаркой. Помнится, Зинаидой ее звали. Служивый что-то им оживленно рассказывал. Судя по жестам – о младенце. Бабы завистливо смеялись и наперебой давали какие-то советы.
Боярин Константин, увидев гостя, заметно изменился в лице и встал.
Однако Зализа, делая вид, что и вовсе его не замечает, спрыгнул с коня, перекинул повод через бревно коновязи, отпустил подпругу, после чего спокойно подошел к столу и втиснулся между Ниславом и Зинаидой.
– Вы ему этого мха в штанишки напихивайте, и пускайте, – размахивая руками, советовала женщина. – Он впитывает все, как губка. И дезинфекционными качествами обладает. А потом нового напихаете.
– Нислав, зачем они пытаются напихать тебе в штаны болотный мох?
– То не мне, – зарделся воин под взрыв женского смеха. – То они малышу предлагают в штанишки пихать.
– Чьему?
– Моему.
– Так он же маленький совсем! – удивился опричник. – Ему полугода нет. Откуда штанишки? Кто же раньше пяти лет ребенку штаны одевает? Они же все писаются!
Женщины почему-то снова дружно захохотали, а замеченная опричником полонянка с кухни поднесла и поставила перед ним тарелку каши с мясом и грибами.
Зализа вытянул из-за пояса завернутую в тряпицу ложку, зачерпнул угощение, набрал себе полный рот.
– Вкусно!
Ему внезапно вспомнилось, как менялся его стол за последние два года. Когда он приехал сюда с двумя друзьями и они все вместе только-только пытались разобраться с житьем и законами помещичьего хозяйства, то на столе обычно стояла рассыпчатая каша на воде, да краюха хлеба, которою съедали целиком, и не морщились. Когда маленько приспособились, каша стала пахнуть салом, а на ломтях хлеба нет-нет, да и появлялся кусок убоины. Потом государеву власть почуяли местные офени и купцы, и каша стала разбавляться грибами, иногда свежей рыбой, к столу начали подаваться пряженцы и расстегаи. Когда он выследил и частью посек, а частью развесил вдоль дороги для успокоения путников две станишные ватаги – одну у тракта Новгородского, а другую у летника через Кипень, бояре начали привечать его и зазывать в гости, на столе стояла уже убоина, пироги и печеная птица. Хлеб они пользовали как тарелки, после чего скармливали собакам. Дома же Лукерия стала варить кашу уже только с мясом, и только по средам и пятницам Великого поста – с рыбой. Теперь же, окончательно осев в усадьбе боярина Волошина, он и вовсе начал забывать, каково это – питаться кашей?
– Полонянки как, работают, не увиливают? – спросил он, ни кому особо не обратясь.
– Да помогают, стараются, – признала Зинаида.
– Со скотиной у них хорошо получается управляться, – добавила Юля. – Это мы, городские, все никак у быка вымя от хвоста отличить не можем.
– А мужики ваши не обижают?
– Не, как можно, – замахала руками Зина. —
Что они, насильники какие-нибудь? И пальцем никто не прикоснулся!
– Угу, – кивнул опричник, быстро доел кашу и, похвалив ее еще раз, поднялся из-за стола.
Боярин Константин, увидев, как он поднимается, тоже вскочил – но Зализа снова сделал вид, что Росина не замечает и пошел ко второму столу:
– А ну, девки, вставайте и ступайте за мной. Полонянки послушались и опричник, отойдя шагов на триста, повернулся к ним, оглаживая голову:
– Кто я знаете? Хозяин я ваш, на саблю свою всех вас взявший. Все вы мои пленницы, и хочу, отпускаю, хочу, дарю, хочу дальше продам. Это ясно?
Девки закивали, оглаживая подолы.
– А еще я хозяин здешних земель и этого поселка. И сильно меня беспокоит, что живут мужики, как сычи, семей нет, детей нет. Так пойдет, лет через тридцать и на мануфактуре управляться станет некому, и в лес пойти, и поле вспахать, и скотине корм задать. Понятно говорю? Вот и хорошо. Теперь скажу еще яснее: коли вы мужикам здесь не нужны, то и мне то же. Сейчас я в Москву отправляюсь. Вернусь к осени, а то и к зиме. Кто из вас к этому времени без мужа, али хахаля останется – продам татарам.
Полонянки мгновенно притихли, а опричник, неспешно обогнув кучку молодых девок, подошел к боярину Росину со стороны спины и положил ему руки на плечи:
– Ну что, Константин Андреевич, пора.
– Ты чего, Костя? – кинулся сбоку Картышев.
– Все в порядке, Игорь, – вымученно улыбнулся Росин. – Я только объясню людям про эпидемии, про правила проведения карантинных мероприятий, и все.
– И все?
– Не беспокойся, Игорь, – Росин выбрался из-за стола и успокаивающе помахал ему рукой. – Точно говорю, все в порядке.
Нислав сам сообразил, что настала пора отправляться в путь, первым подошел к коновязи, подтянул подпруги.
– Ну что, руки сковывать станете, или мешок на голову одевать? – поинтересовался Росин.
– Вот уж делать больше нечего, – хмыкнул Зализа. – Ты, Константин Алексеевич, если бы захотел, раз сорок сбежать уже мог. Сдается, отпусти даже я тебя на все четыре стороны, ты сам в допросную избу явишься, и дыбу требовать начнешь. Потому и поедешь с нами как есть, при мече и в седле. Дабы от крамольников своих отбиться бы смог. Ну, бояре, – опричник тоже поднялся в седло. – В путь!
Разумеется, первую остановку с долгим ночлегом они сделали в боярской усадьбе близ Замежья. Поздним утром, поев и приторочив к седлам небольшие сумки с дорожным припасом и подарками, все трое двинулись в сторону Новгорода. Зализа, напяливший долгополую монашескую рясу, опоясанный саблей, с высокой рогатиной у колена, луком на крупе коня, с собачьей головой и метлой у стремени выглядел настолько зловеще, что собственные мужики, когда он проезжал через поселок, предпочли запереться во дворах, с опаской поглядывая через узкие щели воротин.