Царские врата
Шрифт:
–Аткрыл мне счет. Пэрэвел на ниго… черт знаит сколька дэнег, мнэ и нэ снилась… Я па-думал: атца, мать, братьев, сэстру – золатом асыплю… будут жить – как эта у вас, у русских, гаварят… сыр в масле, да-а-а?..
Звезды смеялись в вышине.
–Ну и што? Што ты думаишь… Перевел. На другой дэнь приходят ка мнэ. Четьвира. Са ствалами. Лица… в масках. Кароткий разгавор. «Или ты сэйчас все бабло снимаишь наличкай, или…» Кричу, и сам сибя – нэ слышу: «В банке такой налички – ваабще нэт! Нэт…» Есть, смэюцца. Для нас – все есть.
Еще порыв ветра. Резкий. Как удар болевой. Из-за перевала налетел.
–Ани прэдупредили миня: хазяину – ни слова… Я малчал. Я их никаво в лицо нэ знал. Я… к хазяину приехал на дачу чилавек из Турции… мощнай мужик, он… он адын из тэх, кто до сих пор нашу вайну – вот здэсь, в кулаке – дэржит… кто дэнги нам дает… памагаит. Круче всех памагаит. Миня – аднаго – ха-зяин ас-тавил при их бисэде… на даче. Штобы я – дверь старажил. Уши у миня есть. Я все слушал. Я все понял. Внутри миня клакатала. Я понял: сэйчас… или будит поздна. Чилавек вышел, я пашел впэрэди ниго. А-бер-нулся. «Вазьмите миня на вашу барьбу, – так я ему сказал. – У вас многа дэнег. Ичкерия далжна быть сва-бодной. Ат этих русских са-бак». В зэркале… лицо свае увидэл. Глаза у миня блэстэли… – Голову задрал. – Как маи рад-ные звезды…
Ветер гулял по звездам, по вершинам далеких и близких гор, холодный, резкий ветер.
–В машине ево патом сидэли… Каньяк ха-роший из бутылки – вмэсте пили. Он па-вашему, па-русски, очинь ха-ра-шо гаварил. Будто в Рас-сии ра-дился. А сам – турак чистакровный. Так захатэл Аллах… штобы я панравился ему. И я стал работать. На сваю свабоду. На нашу – свабоду. Ат вас, сабак русских, сва-боду!
Ветер уже сырыми жесткими ладонями бил в щеки, в лица. Сильный порыв ветра перевернул, покатил камень.
–Так – я – воинам сваей родины – стал… У миня мая родина – адна. И никагда ана Рас-сией тваей га-венной – нэ будит. Ни-каг-да! Можишь горло мне разрэзать. Можишь па-весить миня на суку. В пропасть – бросить! Дэнги, дэнги… Да, дэнги! За нами – дэнги! И за вами, русскими, – агромные, нэмеряные – дэнги! Да, все так! Но я нохчи! И я за сваю родину вам, са-бакам, сам глотки пэрэгрызу! Патаму што вы, кроме дэнег, ничево нэ видите ужэ. А мы – видим. Мы – сваю родину видим. Мы ее – в сэрдце носим. Как Аллаха. Как – эта нэба…
Черно-синий, дегтярный плат, вышитый крупным белым, розовым, синим жемчугом, медленно опускался вниз, на головы, на плечи, на мертвые камни.
–А тэх, кто аг-рабил миня, я нашел. Нэ всех. Дваих толька. Сва-ла-чей. И пад-стэрег. Стрэлял я уже тагда… нэ хуже тибя. Бэззвучна, из писталета с глушитэлэм… Ани никагда бы миня уже нэ нашли. Тот чилавек, турак, памог мне пластику ха-рошую сдэлать. И паспарт я смэнил – три раза. В вашей грязнай Рас-сии. А тэпэрь я тут. И у миня – мае настаящее имя.
Дальние вершины тускло, торжественно, скорбно мерцали под молочно-серебряным черепом Луны.
–И смэрть мая здэсь, если – придет, тожэ будит настаящая.
Молчание медленно спустилось с гор, подошло к уже почти мертвому костру и тихо, надолго село рядом.
–Смерть на войне у всех настоящая, – сказала я после того, как молчание встало и ушло от нас.
–Нэт. – Руслан усмехнулся краем рта. – Ана далэко нэ у всэх настаящая. И у тибя будит – нэнастаящая. Патаму што ты тут – чужая. Ты – все равно – русская. Ты – наемница. Ты – прафесианал, да! Но ты – за дэнги. Как все наемники! А мы – нохчи – нэ за дэнги. Мы – за нас и зэмлю нашу.
Я пяткой ткнула камень, и он полетел из-под грязного берца в догоревший костер.
–Врешь! И ты тоже – за деньги! Как любой живой человек! Как – все! Ты же хочешь жить! Не ври мне! И себе!
Он искоса, вдруг серьезно и печально, поглядел на меня.
–Я ужэ давно нэ живой, Алена. Я – мертвый. После таго, как… – Провел по лицу ладонью. – Всэх маих убили. Я – адын ас-тался. И я мертвыми на-гами па маей живой зэмле – хажу. Но у миня есть цэль. Есть – задача. Я…
Встал перед погасшим костром.
–Знаю какая! – крикнула я. – Всех русских перестрелять, перерезать! Всю Россию убить! Да ведь слабо тебе! И вам всем – слабо…
–Я мэртвэц, – тихо сказал: не мне, а себе. – Да, мертвый я. Я знаю эта. Но с каких-та пор… – Повернулся. Медленно, вразвалку, пошел прочь от кострища, от меня. И куда-то прочь от меня, в воздух, в дегтярную ночь, в белые сколы вершин, сказал:
–С каких-та пор живое ва мне дра-жит. Жилка живая.
Обернулся. Глазами прожег меня, проколол.
–После таго, как ты паявилась у миня. В жизни ма-ей.
Еще шаг от меня сделал. Отойдя уже далеко, бросил, и до меня донеслось:
–Ты с сал-датам маим ба-луишься. С Рэнатам. Брось. Хужэ будит. Вам а-боим.
Днем я стреляла и убивала, как обычно.
А вечером набрела на железную дорогу.
Увидела вагончик. Стоял один на рельсах. Без поезда. Оторванный взрывом от руки палец.
В окнах вагончика горел свет.
Я осторожно подкралась. Я была вооружена. Русланов пистолет на бедре в истрепанной кобуре.
Встала на цыпочки. Осторожно, беззвучно вынула из кобуры пистолет.
Воздух сгустился. Из открытой двери вагончика вылетел крик.
Там… убивали?
Там – умирали…
Я села на корточки перед окном, отвела вбок руку с пистолетом. Ждала. Чего? Не знала.
После крика – длинный стон.
Я снова выпрямилась. Прищурилась.
За шторой в окне увидела я смерть.
На вагонной полке лежал и умирал человек. Вся в крови гимнастерка. Белые виски. Забинтованная грудь.