Царственный паяц
Шрифт:
годы мне «посчастливилось» напечататься только в немногих изданиях. Одна «добрая
знакомая» моей «доброй знакомой», бывшая «доброй знакомой» редактора солдатского
журнала «Досуг и дело», Передала ему (ген<ералу> Зыкову) мое стихотворение
«Гйбель “Рюрика”», которое и было помещено 1 февраля 1905 г. во втором номере
(февральском) этого журнала под моей фамилией Игорь Лотарев. Однако гонорара мне
не дали и даже не прислали книжки с моим стихотворением.
в «Колокольчиках» (псевдонимы: Игла, граф Евграф, Д’Аксанграф), «Газетчике», «За
25
жизнь - жизнь» (г. Бобров, Воронежской гу(?<ернии>), «Сибирских отголосках»
(Томск) и др. и - везде бесплатно. В то же время я стал издавать свои стихи отдельными
брошюрами, рассылая их по редакциям - «для отзыва». Но отзывов не было... Одна из
этих книжонок попалась как-то на глаза Н. Лухмановой, бывшей в то время на театре
военных действий с Японией. 200 экз<емпляров> «Подвига “Новика”» я послал для
чтения раненым солдатам. Лухманова поблагодарила юного автора посредством
«Петербургской газеты», чем доставила ему большое удовлетворение... В 1908 г.
промелькнули первые заметки о брошюрках. Было их немного, и критика в них стала
меня слегка поругивать. Но когда в 1909 г. Ив. Наживин свез мою брошюрку
«Интуитивные краски» в Ясную Поляну и прочитал ее Льву Толстому, разразившемуся
потоком возмущения по поводу явно иронической «Хабанеры II», об этом
мгновенно всех оповестили московские газетчики во главе с С. Яблоновским, после
чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу
известным на всю страну!.. С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно
комментировалась критикой на все лады, и с легкой руки Толстого, хвалившего
жалкого Ратга- уза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому не было лень.
Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров
усиленно приглашали принять в них — в вечерах, а может быть и в благотворителях,
— участие...
Я поместил свои стихи более чем в сорока журналах и газетах и приблизительно
столько же раз выступал в Университете, в женском Медиц<инском> институте, на
Высших женских курсах у бестужевок, в Психоневрол<огическом> инсти<туте>, в
Лесной гимназии, в театре «Комедия», в залах: Городской думы, Тенишевском,
Екатерининском, фон Дервиза, Петровского уч<илища>, Благородного собрания,
Заславского, общества «Труд и культура», в «Кружке друзей театра», в зале лечебницы
доктора Камераза, в Соляном городке, в «Бродячей собаке», в конференц-зале
Академии художеств, в «Алтаре» (Москва)
В 1913 г. вышел в свет первый том моих стихов «Громокипящий кубок»,
снабженный предисловием Сологуба, в московском издательстве «Г^иф», и в этом же
году я совершил совместно с Сологубом и Чеботаревской первое турнэ по России,
начатое в Минске и законченное в Кутаиси.
1924 Озеро ЎJijaste
ИГОРЬ-СЕВЕРЯНИН БЕСЕДУЕТ С ИГОРЕМ ЛОТАРЕВЫМ О СВОЕМ 35-
ЛЕТНЕМ ЮБИЛЕЕ
Нарва-Йыезу. Начало улицы Свободы. Маленький домик. Из окон продолговатого
кабинета-столовой видна зимняя Нарова. Окон — три, и через них открывается
влекущий ландшафт: широкая зальденная река, луга, рощи, дальние крыши Вейкюла.
Низкий, ослепительно-белый потолок делает всю комнату похожей на уютную каюту.
Комната Одержана в апельсиново-бежево-шоколадных тонах. Два удобных
дивана, маленький письменный стол, полка с книгамии, несколько стульев вокруг
большого стола посередине, лонг-шэз у жарко натопленной палевой печки. На стенах
— портреты Мирры Лохвицкой, Бунина, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рериха; в
углу — бронзовый бюст хозяина, работы молодого эстонского скульптора Альфреда
Каска. Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много
курит.
Я говорю ему:
—Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь.
— Этими словами вы подчеркиваете мой возраст, — смеясь отвечает он.
– Пять лет
назад я справлял 30-летие. Сегодня я постарел на пять лет. Почему не принято
справлять пятилетнего юбилея? Воображаю, с какой помпою и восторгом моя
26
петербургская молодежь тогда приветствовала бы меня! За такой юбилей я отдал бы с
радостью все последующие 30 лет жизни! Тогда меня боготворили, буквально носили
на руках, избрали королем поэтов, сами нарасхват покупали мои книги. Тогда мне не
приходилось - дико вымолвить — рассылать их по квартирам почти и вовсе не
знакомых людей, предлагать их и навязывать.
Голос поэта резко повышается. На лице его — презрение, гнев и боль.
— Вы теперь что-нибудь пишете?
– спрашиваю я, стараясь переменить тему.
Почти ничего: слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам
залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить
себе такую «роскошь». Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и
читателя. Я теперь пишу стихи, не записывая их, и потом навсегда забываю.