Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Дайте Вале трубку! — попросила она.
— Валюша, приезжай ко мне, я тебя жду!
Прямо в трубку Валя расплакалась, но ехать согласилась. У Хрусталева словно гора с плеч упала. Он сам довез ее до «Ударника» и с рук на руки передал Светлане Иосифовне.
19 мая, вторник
Баня была натоплена докрасна.
— Как там?
— Пекло, Николай Александрович! — отрапортовал адъютант. — Давайте я поддам, а потом пар опущу, чтобы пробрало, как вы любите?
— Сходи, поддай, Сережа, пролей баньку, а мы с Никитой Сергеевичем пока на терраске посидим, потолкуем.
Адъютант понимающе кивнул.
— Но
Булганин расслабил галстук, а потом вообще стянул его и повесил на спинку скамейки. Он наполовину расстегнул рубашку и обернулся к Никите Сергеевичу:
— Хорошо как!
Весна стояла в разгаре, сочная, радостная, последние майские деньки. Отцветала вишня, вот-вот засинеет-забелеет вдоль дорог неповторимая, завораживающая взгляд сирень. Хрущев уселся рядом с Булганиным, предварительно, чтобы не помять, отодвинув в сторону его нарядный галстук, и уставился на подступивший лес. Юная, набирающая силу поросль лезла со всех сторон, распускалась, раскрывалась, благоухала. Они долго смотрели на это неудержимое буйство природы и молчали. Дело близилось к вечеру. Хрущев чуть пододвинулся, уступая место суетливому булганинскому адъютанту, который накрывал на стол. Николай Александрович с одобрением посматривал на своего Сережу, наблюдая, как тот прилежно расстилает вышитую фиолетовыми цветочками скатерть, расставляет тарелки, рюмки, режет сало, раскладывает колечками пахучую украинскую колбаску, выкладывает в отдельную мисочку копченую рыбку, открывает маринованные маслята и, наконец, откупорив коньяк, бережно разливает, не проронив на скатерть ни единой капельки. Министр Вооруженных Сил одобрительно кивал.
— Давай, Никита Сергеевич! — приподнял маршал.
Хрущев не хотел пить, он с ленцой потянулся за рюмкой, понимая, что с Николаем Александровичем, хочешь, не хочешь, а выпить придется, да и душевного разговора без ста граммов не получится.
Первую выпили безо всякого тоста. Булганин тут же налил по новой.
— Не напиваюсь такими дозами, ничего не чувствую, — показывая глазами на хрустальную рюмку-маломерку, заметил маршал.
— Не части, Николай! — удержал Хрущев, он пил по половинке.
— Ладно тебе, отдыхаем!
Они снова чокнулись. Никита Сергеевич закусывал копченым салом, не жалея при этом перехватывающего дыхание хрена, такого ядреного, что слезы на глаза наворачивались и ударяло в нос. Хватанув хренка, забавно замирал и не шевелился.
— Хо-рош! Ух, хорош! — сквозь слезы стонал он.
Булганин жадно жевал бело-розовую севрюжку.
— Рыбку возьми, Никита! И маслята мировые, смотри какие — один к одному!
— Рыбку съем, а грибы не буду, — утерев выступившие от забористого хрена слезы, отозвался Никита Сергеевич. — Я грузди соленые уважаю или рыжики, масленок — это не гриб, тем более маринованный.
— Не гриб, а что, овощ? — усмехался Булганин. — Маслята моя повариха готовила, — он подцепил грибочек вилочкой и отправил в рот. — Прелесть! — жуя, мычал Николай Александрович. — Умеет, умеет!
— Под грибы водку надо, — заметил Хрущев, — а мы коньяк хлещем.
— Ну, извини! Не знал, что ты такой разборчивый. Если скажешь, то сейчас же водку принесут.
— Ладно, лей свой коньяк!
Адъютант Булганина и прикрепленный Хрущева шумно парились, то и дело выскакивая на улицу, чтобы после раскаленной на березовых дровах парной окатить себя холодной водой, остудиться и снова на какие-нибудь три-пять минут забежать в пылающий жаром сруб. Воду черпали
— А нырнуть туда слабо? — кряхтел красный как рак Букин, поглядывая на полнеющего булганинского адъютанта.
— Сам ныряй! — не соглашался красавчик-адъютант.
— Не-е-е, яйца отморожу! — басил хрущевский Андрей.
— Да ныряй ты! — подталкивал Букина задиристый адъютант.
— А-а-а-а!!! — истошно кричал Андрей Иванович, неуклюже запрыгнув в глубокую бочку. Он погрузился туда с головой, но сразу же вынырнул и стал выбираться обратно.
— Бабу бы сюда! — окатывая себя студеной водицей, улюлюкал разрумяненный адъютант, который не отважился, как Андрей, залезть в ледяную воду. Он, как маршал Булганин, отпустил усики и бородку, правда, растительность у молодцеватого красавца была жиденькая.
— Молодежь! — проговорил Хрущев, скосившись в их сторону, и, всем телом подавшись к товарищу, произнес: — Кончать с ним надо, Николай, не кончим мы, он нас прикончит одним махом, как мух!
— Кто? — насторожился Булганин.
— Берия! — заговорщически всматриваясь в глаза министра, вымолвил Никита Сергеевич.
— Не-е-е-т! — отмахнулся Булганин, взял бутылку и стал сосредоточенно разливать. Лицо его сделалось серьезным.
Хрущев обнял друга и прошептал:
— Кончит, Коля, кончит! И никто не спасется, ни твой всезнающий Маленков, ни подхалим Каганович, потому что никто не сможет с Лаврентием справиться, никому он не по зубам.
— Ничего Маленков не мой! — возмутился Булганин. — С чего ты взял?!
— Дело не в Маленкове, не во мне, не в тебе, а в нем, в Берии! В его гнилой сущности, в двуличии. Он достаточно документов собрал, чтобы нас в порошок стереть, Лаврентий времени зря не тратит. Почему начальника Следственной части по особо важным делам арестовал?
— Рюмина?
— Да, Рюмина.
— Почему?
— Потому что Рюмин и на тебя, и на меня, и на Маленкова показания даст, да еще и подтвердит, что мы людей уничтожали! Зачем бывшего министра внутренних дел Игнатьева подвесил?
— Зачем? — округлил глаза Булганин.
— Чтобы до меня добраться, ведь я органы курировал!
— Нет, Никита, мы ему не нужны, — запротестовал маршал. — Вот старики — другое дело: Ворошилов, Молотов, Каганович. Они в полной мере на власть претендуют, и тыкнуть могут, и место указать, потому что они самые близкие Хозяину были.
— Он всех кокнет, не сомневайся! — нахмурился Никита Сергеевич. — Смотри, что происходит, к заседаниям Президиума ЦК получаешь развернутую записку от Берии — что делать, как делать, его выводы мы единогласно закрепляем. Выходит, кто решает? Лаврентий решает! Для чего, думаешь, из тюрьмы Шахурина выпустил, маршала Новикова освободил, врачей?
— Неправильно их забрали, ошиблись!
— А других, кто остался сидеть — там не ошиблись? Он тех выпустил, где сам замазан не был. В народе сейчас что говорят? Говорят, Берия выпускает, говорят, Лаврентий Павлович — справедливый человек! Он тонко рассчитал!
— Если люди из тюрем возвращаются, я целиком за такие инициативы, — уныло проговорил Булганин. Выяснение отношений, склонение туда-сюда друга-Лаврентия ему было не по душе.
— Отнекиваешься! — покачал головой Хрущев. — А друг наш скоро всех съест! Ни меня, ни тебя, ни оруженосца Георгия не пожалеет. Помнишь, когда Каганович сказал: «Зачем по реабилитации врачей галдеж поднимать? Какая здесь сенсация?»