Царствуй во мне
Шрифт:
С тех пор заинтригованный Шевцов пользовался всякой возможностью вернуться к знакомству с примечательным историческим периодом.
Глава 7
Супружеские противоречия
В августе 1906-го Шевцов получил разрешение на побывку домой. Что ни говори, приятно было вернуться в человеческие условия.
Он представлял себя бредущим по безлюдной Петербургской набережной, едва подсвеченной бликами восходящего солнца, мало-помалу вливающего красное бордоское вино в невские блеклые струи ранним, по-северному зябким, осторожным
Шевцов надеялся, что разлука сгладила супружеские противоречия, отодвинула ссоры. Намеревался повидать отца и сестру Софью с супругом, потетешкать племянников. Всем он вез заранее купленные в Красноводске и Чарджоу восточные гостинцы.
Но сначала Валерий отправился с печальной миссией в Тверь. Прибыв в город, он с трудом разобрал на истертой бумажке адрес. На вокзале толпились горожане, одетые по большей части претенциозно и безвкусно по моде двадцатилетней давности. В хлопотливой толпе штатских Шевцов ощутил себя иноземцем, далеким от этой будничной жизни. С неосознанной жалостью к себе разглядывал вроде бы озабоченные, но вместе с тем такие беспечные лица. Покрикивали грубоватые извозчики, куда-то спешили деловитые мещане, призывно позванивали кружками сборщики денег на погорелые храмы, выхаживали с запашистыми, исторгающими слюну коробами торговцы горячими баранками и сайками, щебетали под кружевными зонтиками от солнца чистенькие расфранченные девицы. Все выглядело таким странным, чужеродным. Словно в потусторонний мир с головою нырнул.
Без толку прошатавшись по нужной улице, Шевцов обратился к местным обывателям, что оказалось наикратчайшим средством розыска. Потом долго и безрезультатно стучался в облупленную дверь одноэтажного беленого домика, уже беспокоясь, удастся ли выполнить задуманное. В конце концов Валерий решил обогнуть домишко и попал на загаженный гусями, махровый от полувыщипанной мохнатой ромашки задний двор. Домработница неясного возраста в исподнем белье, никак не обеспокоенная желательностью ношения верхней блузы, дабы прикрыть пышные красоты, старательно развешивала не слишком усердно выстиранное белье. Шевцов деликатно покашлял. Девица театрально переполошилась, не спеша, впрочем, укрыться от нескромного взгляда. Из вежливости отведя глаза, Шевцов справился о хозяйке. Девушка, глаза которой вспыхнули от любопытства, указала на незапертую дверь черного входа.
В тесных сенях Шевцов, перешагивая через многочисленные пыльные мешки и вконец изношенные корзины с разнообразным хламом, едва не упал, споткнувшись о ступеньку. Увидать ее, злокозненно схоронившуюся под изорванными самодельными ковриками, в прежнюю пору, видимо, щеголявшими муаровой расцветкой, было невозможно.
Потыкавшись в темных грязных коридорчиках, Шевцов сумел нащупать латунную ручку узкой двери, ведущей в жилые помещения. Неестественно унылая тишина в неприбранных комнатах контрастировала с беспорядочным гомоном провинциальной городской улицы, с напористым гусиным гоготом, нахальными выкриками подвыпившего праздного соседа, с будоражащим нервы скрипом заржавевшей неподатливой тачки, с крикливой перебранкой кумушек.
Поблуждав по жилым комнатам, которые выглядели давно заброшенными, Шевцов наткнулся на фигуру, отрешенно сидящую в придвинутом к тусклому окну кресле, с подложенным под голову пухлым палевым пледом. Худая женщина в мешковатом буром
Шевцов представился – женщина не сразу повернула давно не мытую голову с сальными прядями. Заслышав имя покойного мужа, она подняла голову. Лицо ее оживилось, погасшие белесые глаза первый раз выразили подобие участия к земным заботам.
– Госпожа Нечаева… Дорогая Агафия Семеновна… я стал невольным свидетелем кончины вашего мужа. Я пришел засвидетельствовать, что муж ваш – истинный герой. Он спас мне жизнь…
Госпожа Нечаева с трудом поднялась и сосредоточенно, с недвижным лицом зашагала по комнате. Ужасное зрелище: лучше бы плакала.
– Благодарю вас, господин поручик. Не желаете чаю? – бесцветным голосом поинтересовалась Нечаева.
Шевцов содрогнулся от бессилия.
– Никак нет. Если позволите, я оставлю петербургский адрес: если вам что-нибудь понадобится – мне тут же передадут.
Женщина дрогнула потухшим лицом:
– Никак не могу сообщить его матери… Как вы думаете – эта весть погубит ее?
У Шевцова перехватило горло. Он опустил глаза и не посмел предложить свое участие. Это было бы выше его сил.
По приезде в столицу Шевцов первым делом отправился проведать отца. Обошел милый с детства дом, по которому успел так соскучиться. Сейчас Валерий понимал: вот оно, настоящее родовое гнездо. На семьях Шевцовых государство держится. Но ничто не откликалось в нем отрадной ностальгией, словно прежний Валерий растворился в небытии. Отцовское жилище представлялось ему теперь сиротливым, неказистым.
Валерьян Валериевич нашел, что сын огрубел и заматерел. Канули в лету утонченные обороты речи, обходительность, деликатность обращения, юношеский идеализм. Теперь младший Шевцов высказывался сдержанно и лаконично. Оставаясь внешне почтительным, перестал обращаться к отцу на «вы». Затаилась в нем непреходящая, глубинная, мнущая сердце боль. Валерьяну Валерьевичу слишком хорошо была знакома эта напасть.
– Ты, сынок, гляжу, боевое крещение принял? Совсем мужчиной стал.
– Да, наверное… – однотонно отвечал Валерий, прислушиваясь к своим мыслям.
Заехавший с визитом супруг сестры Сонечки, Зиновий Андреевич Полежаев, подключился к беседе:
– Надолго пожаловал?
– Бог весть. Жену еще не видел.
– Город узнаёшь?
– Что в нем особенного?
– Как же ты не приметил: запружен жандармами, вооруженной пехотой.
– Что происходит?
– Ну, милый мой, у нас такое раскручивается! Цепь поразительных событий: одно невероятнее другого. Как будто весь мир с ума посходил. А вы там на окраине и не знаете ничего?
– Да чего ж именно?
– А вот гляди! За одно нынешнее лето: эсерские восстания на флоте в Свеаборге и Кронштадте, террористический взрыв в резиденции Столыпина на Аптекарском буквально пару дней назад. Это еще не беря в расчет бесконечные убийства государственных служащих всех сословий и рангов. И, заметь, это произошло вслед за роспуском нашей первой в истории Государственной думы с всеобщим избирательным правом. Люди протестуют! При всем почитании императорской фамилии и уважении к правящему дому, по-моему, это настоящий регресс в отношении демократических свобод, объявленных в октябрьском манифесте 1905 года.