Цеховик. Книга 2. Движение к цели
Шрифт:
— Вот и хорошо, вот и ладненько. Всё, я пошёл.
— А чего с рукой-то? — интересуется Каховский.
— Бандитская пуля, — отвечаю я. — Да, кстати, Рыжий, подробности сообщить не могу, но лучше не говори Киргизу, что это ты дал мне его адрес.
— Почему? — настораживается он.
— Ни к чему. Тебе же лучше. Правда, не советую.
Сказав это, я встаю и двигаю на выход. Но, начав спускаться с крылечка, останавливаюсь, потому что замечаю, как напротив, сразу за остановкой паркуются знакомы белые «Жигули». Открывается водительская
Пассажир ступает на одну ногу, обхватывая шею чернявого водителя. Как раненый боец. Вторая нога у него забинтована. Он поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Это Киргиз.
9. Верным курсом идёте, товарищи!
Надо отметить, самообладание у Киргиза отменное и если бы не лёгкий отблеск жёлтого пламени, которое я уже видел в его глазах, я бы и не заметил его внутренней ярости. Пламя гиены, почти геенна огненная. Лёгкий и мимолётный отблеск. Только теперь я понимаю, насколько опасного нажил врага.
Он не останавливается на мне взглядом, просто скользит как по пустому месту, но я представляю, какие бури сейчас бушуют в его груди. Думаю, меньше всего на свете, он хотел бы, чтобы я видел его в этом беспомощном состоянии и то, как он прыгает по ступеням, обнимая чернявого мужика, не в силах наступить на ногу, истерзанную Раджой.
Ну что же, он сам вступил на путь войны. Просто будем готовы. Как «пионэры»… Я отворачиваюсь и внезапно широко улыбаюсь. Надеюсь, этого он не видит. Я смеюсь не над ним. Просто представляю, какой милый разговор ждёт сейчас Рыжего и Каху.
На следующий день после уроков меня выцепляет Крикунов и тащит на комитет комсомола. Знает, что сам я сюда не приду. Одни заседания, жить некогда. Но и потом всё не заканчивается. Он не выпускает меня из своих когтей, пока не выпытывает все подробности о моём внедрении в горком и персонально о Новицкой. Чувствую, именно из-за неё он и оказался в нашей школе. Своеобразная казнь любовника, по аналогии с легендами о Клеопатре.
После этого я иду на остановку трамвая и встречаю там Юлю Бондаренко. Всё-таки в постоянстве рутинных событий скрывается сила дающая нам уверенность в завтрашнем дне. Я еду на Южный, в гастроном «Русское поле» и с удивлением понимаю, что соскучился.
— Пришёл-таки, — приветствует меня Зина. — Изменщик! А обещал жениться. Где пропадал?
— Зинаида, не поверишь, только о тебе и думал всё это время, — смеюсь я.
— Иди уже, сейчас покушать тебе сготовлю.
Я захожу к Гусыниной.
— Егорка! — приветствует меня она. — А я уж думала всё, не придёшь. Садись.
Я присаживаюсь на стул рядом с её столом.
— Юрка сказал, что ты увольняешься. Ох уж мы с девками горевали. Ну, рассказывай, как дела, что нового.
— Да, тёть Люб, увольняюсь. Сейчас времени не будет совсем. Ефим ваш меня
— Зина! — вдруг громко кричит тётя Люба со своего места, что, наверное, весь магазин слышит. — Неси еду Егору!
Я улыбаюсь. Думаю, мне будет не хватать вот этой непосредственности и простоты.
— Если хотите, — говорю я, — в колхоз так и буду ездить. Раз-два в неделю, думаю, смогу вырываться. Я забыл Юрию Платонычу сказать, но вот вам говорю. Так что, подумайте. Единственное, нужно будет график заранее обсудить, чтоб я вас не подвёл.
— Ладно, — соглашается она, — подумаем.
Мы болтаем ещё какое-то время и я начинаю собираться.
— Тётя Люба, спасибо. Мне у вас хорошо было, честное слово.
Она даёт мне целый мешок деликатесов и я еду домой. Мама уже даже не удивляется. Привыкла, что я постоянно что-то приношу. Да я и сам привык. К хорошему привыкаешь быстро и становишься изнеженным, зависимым от комфорта и деликатного вкуса. А это неправильно. Совсем неправильно. Возможно все мы слишком быстро привыкли употреблять сладкую рафинированную еду, позабыв, что необходимое важнее излишнего. Это я не про сейчас, это я про потом.
Я звоню Большаку и договариваюсь с ним о встрече. Кажется, разговоры с ним становятся важной частью моей новой жизни.
— Юрий Платонович, — говорю я делая глоток из чашки.
Кофе у него хороший, ароматный, такой, как надо, только вот я скучаю по настоящему эспрессо, густому, маленькому, на пол напёрсточка, с плотной пенкой. Здесь его не существует, по крайней мере, я не встречал, а эмигрировать в Италию пусть даже ради самого лучшего эспрессо в мире, я не готов.
— Юрий Платонович, я Любовь Петровне сказал сегодня и теперь вам говорю то же самое. Возить посылки в колхоз я могу без проблем. Так что можете на меня рассчитывать.
— Хорошо. И спасибо. Это очень даже кстати. Думаю, в этом качестве мы тебя будем продолжать эксплуатировать. Небезвозмездно, разумеется.
— О чём вы говорите, не надо за это никакого возмездия. Мне не сложно. А деньги, надеюсь и так появятся в скором будущем. Наши вон америкосов сделают девятого числа. Так что подзаработаю деньжат немножко. Заодно и вам докажу, что действительно кое-что знаю о будущем. Десять три будет. Запишите где-нибудь, только не говорите никому.
— Да верю, верю я. Вера доказательств не требует.
— Это истинная вера не требует, и то, как вы помните Фома желал убедиться. А я всё-таки хотел бы, чтобы вас червь сомнений не мучил.
— Не мучает он меня, не беспокойся. Мне вот другое покоя не даёт.
— Что же?
— Отсутствие плана, — говорит он, сдвинув брови. — Вот что. Я тут подумал…
— А можно, пока мы не углубились в дебри теоретических рассуждений, я вам просьбу одну выскажу.
— Ну, давай, — кивает он.