Целую тебя, мой Пьер
Шрифт:
Его размышления прервал звон брошенной ложки. Пётр вздрогнул и с волнением увидел, как разгневанный император медленно поднимается из-за стола во всю вышину своего большого роста.
– Извольте уплатить положенный налог, сударыня! – сдавленным голосом проговорил Николай Павлович, – и благодарите Бога, что здесь дети, а то бы я вам высказал всё, что говорю своим провинившимся подчинённым!
Он раздражённо бросил салфетку и, кинув сердитый взгляд на замеревшую с открытым ртом фрейлину, быстро вышел из комнаты. Ланской вскочил следом, на ходу извинившись
Дверь в кабинет императора захлопнулась с такой силой, что Петру не надо было думать – заходить вслед или нет. Он с облегчением прошёл в свою дежурную комнату и занялся разборкой документов. Однако в душе его свербило будущее объяснение с государем по поводу анонимок, которые писали неразумные офицеры. Усилием воли Пётр отогнал от себя мрачные мысли о том, что будет, если Николаю не понравится его ответ…
Когда-то давно Николай похвалил Ланского за честность и прямоту, не взирающую на чины. Пётр не считал свои качества чем-то особенным, его так воспитали. Но всё же похвала Николая стала для него залогом приятной службы флигель-адъютантом, где не надо вступать в сделки с совестью.
Ещё при его службе в Кавалергардском полку произошёл случай, который приблизил его к императору.
Царь любил входить во все подробности полковой жизни и при распределении освободившейся вакансии адъютанта решил походатайствовать за одного из своих любимцев.
– Пётр Петрович, у тебя, говорят, очищается адъютантская вакансия?
– Так точно, ваше величество, – ответил Ланской.
– Я слышал, что ты избираешь Черткова?
– Ваше величество! Должен ли я считать этот вопрос изъявлением вашего желания? – почтительно спросил Пётр.
– Это почему же? – удивился царь.
– Потому что одно ваше слово для каждого из нас становится законом, и только в силу его я имею право обидеть другого офицера, которого собрался назначить на эту должность.
Царь помедлил с ответом несколько секунд.
– Нет, Ланской, всегда поступай по совести. Я люблю, чтобы мне так служили…
Просьба Николая – поступать по совести – вселяла уверенность, что ему удастся сегодня избежать императорского гнева…
Однако через короткое время, глядя на искажённое лицо Николая, когда тот его вызвал и потребовал объяснения по делу анонимок, он понял, что был слишком самонадеян.
– Что? Вы отказываетесь отвечать?!
После окрика Николая, сопровождавшегося яростным взглядом, у Петра в груди что-то оборвалось. Будто он долго решался прыгнуть в пропасть и всё-таки прыгнул. Была ещё надежда, что он разобьётся сразу и не будет долго мучиться, но и эта надежда не оправдалась – придётся и мучиться.
– Я не понял, господин флигель-адъютант, вы отказываетесь назвать мне фамилии офицеров, виновных в сей гнусной выходке? – с плохо сдерживаемой яростью спросил Николай.
Второй приступ гнева за утро изменили внешность царя до неузнаваемости – глаза будто налились кровью, так что, когда он приблизил своё лицо, Пётр
– Так точно, ваше величество, отказываюсь. Я взял с них слово прекратить сию деятельность, и они мне это пообещали.
– Да вы понимаете, Ланской, что я могу сделать с вами за непослушание? – вдруг совсем тихо спросил Николай, подходя поближе.
И от этого зловещего шёпота побежали неприятные мурашки. Никогда и никого Пётр не боялся, кроме отца. Царя уважал и почитал. Но выше почитания и отца, и государя Ланской ставил свою совесть. А она упрямо сомкнула его губы, властно напоминая, что за совесть да за честь – хоть голову снесть.
– Понимаю, ваше величество, – спокойно ответил Ланской, вытянувшись по стойке "смирно".
Николай некрасиво скривил губы, досадливо и тяжело стукнул по столу.
– Убирайтесь с глаз моих… Сегодня можете идти домой. Только не рассчитывайте, Ланской, что я оставлю без последствий ваше непослушание. Я подумаю, что с вами делать, ожидайте приказа. Кругом, марш!
Глава седьмая
Ланской вышел из Зимнего дворца и задумался – куда идти? Домой не хотелось. Он взял лихача и наказал ехать медленно по Невскому проспекту. Извозчик недовольно скривился, но ослушаться не посмел.
– Хозяин-барин, – только и вздохнул мужик, видимо, опасаясь, что ему не заплатят, как за быструю езду.
Петру хотелось немного отойти от разговора с царём, а для этого нужно было побыть одному. Он словно оцепенел, и даже сам не понимал, что чувствует. Навалилось странное безразличие к собственной судьбе.
Пролётка неспешно тащилась по тёмному городу. Лавки были закрыты, народишка почти и не было. Лишь редкие коляски катили по ровной дороге главного проспекта столицы. В отличие от булыжных мостовых, ехать здесь было намного приятнее. Однако от сырости деревянные шашочки, которыми была выложена дорога, распухали, и в темноте даже самый глазастый извозчик рисковал напороться на выросший словно из-под земли горб. Пролётка подпрыгивала, заставляя ругаться и седока, и извозчика.
Вдруг вспомнилась смешная заметка в "Северной пчеле", где провинциалка, приехавшая в Петербург, посчитала, что столица должна быть наводнена рыбами, поскольку людям тут жить невозможно из-за постоянной сырости. Что ж… не так уж это и глупо, – подумал Ланской, ощутив неприятный озноб.
Холодный октябрьский дождь совсем испортил настроение. Сколько бы Ланской ни старался придумать выход из тяжёлого положения, куда сам себя и загнал, ничего не получалось – в голову лезли какие-то посторонние мысли… А какой сегодня день? Пётр вспомнил, что ещё на балу у Вяземских Александр Сергеевич обещал почитать главы из "Капитанской дочки" у Карамзиных. Тогда Пётр пожалел, что не сможет присутствовать. Что ж, нет худа без добра.
– Подъезжай к дому двадцать пять по Фонтанке, – крикнул он извозчику, и тот с готовностью завернул к нужному адресу.