Цемах Атлас (ешива). Том второй

Граде Хаим

В начале зимы, когда Хайкл уже считался учеником наревской ешивы, приехал еще один виленчанин — Мейлахка. Последние три года он учился в валкеникской начальной ешиве у реб Менахема-Мендла Сегала и заметно вырос в изучении Торы. Мейлахке было уже четырнадцать, и ростом он тоже стал выше, но его личико все еще оставалось по-детски круглым, с розовыми щечками. По возрасту он принадлежал к группе Янкла-полтавчанина. Однако, как только его туда посадили, он увидел, что по сравнению с другими учениками он в изучении Торы просто Мар бар рав Аши [132] . Янкл-полтавчанин, со своей стороны, разнюхал, что в его группу попал единственный сынок, гордец и упрямец. Янкл очень развеселился: он переворачивает целое местечко в два счета

и устраивает в нем начальную ешиву, так неужели он не перевернет какого-то виленского мальчишку? Он затащил Мейлахку в уголок и взялся за него:

132

Выдающийся талмудический законоучитель V в., глава ешивы в городе Сура (Вавилония), сын знаменитого законоучителя рава Аши (352–427).

— Не встал и не двинулся с места перед ним [133] . Точно так же, как праведник Мордехай не встал перед нечестивцем Аманом, так и сын Торы не должен преклоняться перед миром!

Мейлахка-виленчанин пожал плечиками и ответил, вставляя в свою речь арамейские и древнееврейские цитаты из святых книг:

— Непохоже, что это подходящий пример. Мудрецы наши, да будет благословенна память о них, рассказывают, что у Амана, сына Хемдаты, на сердце висело изображение божка. Вот Мордехай и не захотел кланяться идолу. Но что умного в том, чтобы ходить по наревским переулкам с выпущенными наружу кистями видения? С тех пор как способен выучить про себя лист Геморы с Тойсфойс, я больше не занимаюсь тем, чтобы делать что-то назло людям с улицы.

133

Эстер, 5:9.

— Вы разговариваете так, словно вы из мирской ешивы или даже из клецкой, — вскипел глава группы реб Янкл. — Коли так, — сказал он, — то виленчанину не надо было приезжать в Нарев. У новогрудковцев в Нареве принято укреплять дух.

— Я приехал из начальной ешивы в большую ешиву учиться, — сухо ответил Мейлдхка. Но он все еще не мог преодолеть свою старую слабость, и у него выступили на глазах слезы. — Может быть, вы правы. Может быть, мне надо было поехать в Радунь в ешиву Хофец-Хаима.

От таких речей глава группы реб Янкл схватился за голову:

— Так скажите открыто, что вы хотите устроить тут номер! Господи, спаси и сохрани! Паренек, который хочет сменить Нарев на Радунь, словно берет в руки большой нож и сам себя режет насмерть!

Однако мальчик прикусил свои губки и продолжал настаивать на своем:

— Я приехал в Нарев не для того, чтобы устраивать тут дикие выходки, чтобы горожане смеялись надо мной. Я хочу слушать уроки главы ешивы и учить Тору.

— Ты приехал, чтобы учить Тору? — воскликнул реб Янкл и принялся выговаривать нахальному ученику, что сказано: «как капли дождя на траве» [134] . Виленский гаон говорит на это, что Тора подобна дождю. Дождь падает на фруктовые деревья — растут фрукты; дождь падает на тернии — растут тернии. Мейлехка-виленчанин, конечно, думает, что одним пшатом можно все объяснить, а одним замысловатым комментарием все запутать. Ему, наверное, представляется, что в Нареве его будут считать таким же аристократом, как и в валкеникской начальной ешиве или в Вильне у мамы. Вместо того чтобы увидеть, в чем состоит его собственный недостаток, он видит недостатки в своих товарищах, освящающих Имя Господне…

134

Миха, 5:6.

Тут Мейлахка расплакался, и Янклу-полтавчанину пришлось остановиться. Этот единственный сынок действительно может, чего доброго, сбежать к похожим на ягнят ученикам ешивы Хофец-Хаима в Радуни. Тогда глава наревской ешивы скажет: «Вы разгоняете нашу ешиву!» Поэтому глава группы сразу же пошел на попятную. Конечно-конечно! Пусть Мейлахка день и ночь занимается набиванием своей головы Талмудом и трудами комментаторов.

Однако при этом Янкл-полтавчанин подумал: этот писклявый единственный сынок еще покажет себя, он у него еще переломит свою собственную волю так, что мир закачается!

Глава 9

Наревские обыватели долго ворчали, выражая свое недовольство новогрудковской компанией, захватившей синагогу Ханы-Хайки на Белостоцкой улице. Мусарники лупили кулаками по стендерам и ломали их. Все святые книги были растрепаны и разорваны. Когда ни зайдешь в синагогу, они всегда заняты разговорами и беготней туда-сюда. Когда же они сидят над Геморой и учатся? Во время тихой молитвы «Шмоне эсре» они орут и мечутся как припадочные. Почему эти молодые люди всегда такие мрачные? Однако понемногу обыватели начали понимать, что у мусарников есть и большие достоинства. Они были парнями деликатными, богобоязненными и добросердечными. Целую неделю они обходились постной едой, лишь изредка видя на кухне ешивы кусочек рыбы или мяса. Ходили оборванными и спали в тесноте на жестких лежанках. Но никогда не жаловались на свое положение. И обыватели из синагоги Ханы-Хайки начали думать, что им, пожалуй, надо быть довольными, что эти ешиботники сидят в их святом месте и что голос Торы там никогда не умолкает.

Только староста благотворительной кассы реб Зуша Сулкес не примирился с присутствием мусарников. У реб Зуши Сулкеса в синагоге Ханы-Хайки было доставшееся ему по наследству от отца место. А теперь там усаживался какой-нибудь ешиботник и начинал обрезать ногти, а заодно и кусочки дерева, чтобы бросить их вместе с ногтями в огонь, согласно обычаю. А сколько раз реб Зуша Сулкес находил в ящичке своего стендера сверток грязного белья! Какой-то ешиботник его там оставлял, возвратившись в пятницу днем из бани! Однако сколько бы реб Зуша Сулкес ни кричал, мусарники продолжали вести себя все так же, хоть и молчали в ответ на его упреки. Глава ешивы велел им: осторожность и еще раз осторожность! Он не желает, чтобы этот еврей стал их врагом. Поэтому даже Янкл-полтавчанин крепился и ничего не отвечал реб Зуше Сулкесу.

Глава группы и его ученики сидели во внутренней комнате синагоги Ханы-Хайки. Заходил староста с серебряной цепью от часов поверх сюртука и со связкой ключей в руке. Дважды в неделю благотворительная касса открывалась. Женщины приходили вернуть старые долги и получить новые ссуды. Реб Зуша Сулкес выгонял молодых мусарников и их руководителя. Сначала глава группы реб Янкл-полтавчанин подмигивал ученикам, чтобы они шли вслед за ним в большой зал синагоги. Однако потом каждые десять минут возвращался, всякий раз под каким-нибудь новым предлогом. То якобы искал какую-то книгу, то потерявшегося ученика, а то и прямо подходил к старосте:

— Реб Зуся Шулкес, внутренняя комната еще долго будет занята?

Иссиня-белое лицо старосты благотворительной кассы становилось красным как свекла:

— Я неоднократно вам говорил, что меня зовут не реб Зуся Шулкес, а реб Зуша Сулкес. Мое имя — с буквой «Ш», а фамилия — с буквой «С», а не наоборот!

Янкл-полтавчанин пожимал плечами:

— Какая разница — «С» или «Ш», главное, чтобы вы поняли, что я имею в виду именно вас. Мне и моей группе нужна внутренняя комната. Мы ждем, пока вы закончите выдавать ссуды.

Янклу-полтавчанину не так была нужна эта комната, как он злился на старосту, пившего кровь из бедных женщин. Когда те шли через большой молельный зал к комнате, где сидел староста реб Зуша Сулкес, они останавливались в темноте за бимой. Укутанные в зимние платки, в тяжелых валенках, уличные торговки прислушивались к сладкому голосу Торы и чувствовали, как он расходится по их телам и согревает их, как горшок с углями на улицах согревал потрескавшиеся пальцы их обмороженных рук. С завистью они думали о матерях этих юношей, изучающих Тору: вот счастливые женщины! Какие драгоценные дети подрастают у них, дети, приносящие им счастье на этом свете и обеспечивающие место на том. Однако долго стоять в мужском отделении синагоги и смотреть на парней, раскачивавшихся над томами Геморы, торговки себе не позволяли. Вздохнув, они направлялись во внутреннюю комнату к старосте благотворительной кассы с таким тяжелым чувством, словно шли к злому барину.