Цемах Атлас (ешива). Том второй
Шрифт:
Реб Зуша Сулкес сидел за столом и смотрел только на пальцы, пододвигавшие к нему монеты. Приносит еврейка всю свою недельную выручку, и он берет деньги, не сказав ни слова, записывает в гроссбух и кладет эту пару злотых в железный ящичек, стоящий перед ним на столе. Увидев, что дрожащие сморщенные пальцы подают ему меньше денег, чем он ожидал, староста немного приподнимал голову и говорил женщине, что, когда она придет за новой ссудой, он даст ей половину, потому что она сейчас выплачивает только половину старой ссуды. Однако, если реб Зуша Сулкес слышал испуганный голос, просивший у него новую ссуду, чтобы выплатить старую, он поднимал голову и устремлял на просившую взгляд своих холодных
— Я не кладу живых на мертвых. Пока не выплатите старого долга, не получите ни гроша.
Получившая отказ женщина покорно молчала. Другие женщины тоже молчали, боясь вступиться за соседку. Они лишь переглядывались, говоря одними глазами, что лучше горький кусок от Бога, чем сладкий от человека. Янкл-полтавчанин, видя и слыша это, едва сдерживался. Староста краем глаза смотрел на него и думал: что он тут крутится? Что он то заходит, то выходит? Он что, ищет среди этих старых евреек для себя невесту или все-таки будущую тещу? Янкл-полтавчанин врывался в большой молитвенный зал и подскакивал к паре старых обывателей, вместе сидевших над книгой «Мишна брура».
— А еврея с сердцем подобрее вы отыскать не могли? Идите посмотрите, как ваш староста обходится с бедными женщинами, которые не могут возвратить ссуду! А доплатить из собственного кармана он не может, хвор? — кипятился ешиботник.
— По закону ведь надо выплатить, особенно если это ссуда без залога, — говорили старики.
— Если нечем, то не надо платить! — прерывал их полтавчанин и рассказывал, как это заведено среди новогрудковских мусарников: когда один товарищ берет взаймы у другого, то давший взаймы сразу же решает в своем сердце, что деньги его пропали, чтобы, если у взявшего взаймы нечем будет платить, это не считалось присвоением чужого. Про себя человек должен знать, что обязан вернуть ссуду, а про ближнего должен знать, что тому платить нечем! — И реб Янкл бросался искать по синагоге своих учеников.
Он хотел привести их во внутреннюю комнату и показать, какова доброта светского еврея. Двое стариков качали головами, и между их пальцев дрожал свет свечи, которую они держали, чтобы освещать мелкий, плотный шрифт Раши, которым была набрана «Мишна брура». Как говорят святые мудрецы, хорошо тому, кто жертвует, но горе тому, кто должен делить это пожертвование между людьми. Именно потому, что реб Зуша Сулкес — человек жесткий, его и сделали старостой благотворительной кассы.
Реб Зуша Сулкес брал к себе на субботу Мейлахку-виленчанина и рассказывал обывателям:
— Этот мальчик чувствует себя среди диких мусарников как ягненок среди волков. Судя по тому, что он ходит аккуратно одетым, разговаривает деликатно и тихо учится себе в уголке, сразу видно, что он шелковый мальчик. Я отношусь к нему как к родному сыну.
Когда до Янкла-полтавчанина дошли эти слова, он вспыхнул. Чтобы один из учеников его группы ел по субботам у этого кровопийцы?! И он устроил Мейлахке субботу в другом доме. Однако Мейлахка упрямо втянул голову в плечики и ответил, что у него нет никаких претензий к старосте. Кроме прекрасного субботнего приема, реб Зуша Сулкес приглашает его и на мелаве-малка [135] .
135
«Проводы царицы» (древнееврейск.) — трапеза по завершении субботы.
— А работать над собой, чтобы достичь высокого духовного уровня, вы все еще не хотите? Все еще просиживаете целыми днями над Геморой и Тойсфойс? — темно-карие глаза Янкла загорелись, а на его мраморном лице выступил
— Даже реб Цемах Атлас, говорят, очень раскаивается в том, что в свое время просто не сидел и не учил Тору, — Мейлахка говорил себе под нос и многозначительно смотрел на главу группы, словно предостерегая его, что и он еще будет раскаиваться в том, что не сидел над Геморой с Тойсфойс.
Полтавчанин был так потрясен наглостью этого мальчишки, что ничего ему не ответил. Он только решил для себя: либо Мейлахка-виленчанин станет раз и навсегда настоящим ищущим пути, либо он в два счета выбросит его из своей группы. Ненависть Янкла-полтавчанина к старосте благотворительной кассы стала еще сильнее, и ему не пришлось долго ждать, чтобы ее проявить.
Уличные торговки начали все вместе заламывать руки перед реб Зушей Сулкесом. Они просили его дать им взаймы немного денег, чтобы закупить товар. А когда у них будет товар, они смогут выплатить и прежний долг, и новый. А если он над ними не сжалится, им останется только броситься с моста в реку. Однако староста снова отвечал, что, пока они не выплатят старые долги, он не даст им новых ссуд. Один ученый еврей сказал ему, что даже по закону нельзя давать взаймы денег людям, про которых известно, что они не вернут ссуды.
— Вы лжете! Жестоки вы, а не Тора! — раздался крик Янкла-полтавчанина.
Тот протолкнулся к старосте через толпу женщин и сказал ему прямо в лицо:
— Те, кто жертвует деньги на благотворительную кассу, не требуют, чтобы с нуждающихся сдирали кожу живьем! Староста ведь не свои деньги дает взаймы.
— Правда, правда, где Тора — там и мудрость, — согласились еврейки.
— Наглец! Ты мне будешь указывать, как себя вести? Да я тебя вместе со всей твоей бандой выгоню из синагоги, а вам, енты [136] , не дам ни гроша! — заорал реб Зуша Сулкес и запер свои гроссбухи во вмурованный в стену сейф. Железный ящичек с бумажными купюрами староста взял под мышку и ушел.
136
Ставшее нарицательным распространенное в прошлом еврейское женское имя. В данном случае — презрительное обращение к простым, необразованным еврейкам.
Женщины окружили ешиботника и начали причитать: лучше бы он не вмешивался, тогда, может быть, и можно было бы что-то выхлопотать у старосты. А теперь все пропало. Некоторые женщины говорили даже с гневом: в канун каждой субботы они дают ешиве рыбу, мясо и халу. Если они останутся без товара, то и ешива будет голодать.
— Новогрудок велик именно тогда, когда он голодает! — ответил реб Янкл-полтавчанин, но тут же спохватился, что говорит здесь не с учениками, и стал успокаивать бедных женщин, что старосте придется уступить по-хорошему или по-плохому.
— Обходитесь с ним по-хорошему, гладьте его по шерсти, — стали просить торговки, а потом ушли огорченные: как молодой ребе может им помочь, если сам ходит оборванный, да к тому же так горяч?!
Янкл-полтавчанин, обеспокоенный, остался стоять в полутемной комнате. Ему не слишком сложно заявиться в какое-нибудь местечко и открыть там начальную ешиву против воли местного раввина и обывателей. Само собой, он не испугается жестокого старосты благотворительной кассы. Разве что глава ешивы не позволит ему связываться с этим старостой и с его сторонниками, чтобы ешиву не выгнали из синагоги Ханы-Хайки. А коли так, то он и правда не должен был вмешиваться в дела этих торговок. Однако уже через день полтавчанин узрел руку Провидения, направлявшую его на то, чтобы начать войну со старостой.