Цена мира, или Леди для варвара
Шрифт:
– Свари ей бульон, ма.
Сейла вздохнула.
– Опять силой поить будешь?
– И буду! – упрямо ответил варвар. – Не умирать же ей теперь.
Он прошёл в комнату. Гритка так и лежала, отвернувшись. Таур Керт обошёл кровать и встал перед ней, спиной к окну. Девушка уже не плакала, только тяжело дышала, да щёки горели лихорадочно.
– Я платья тебе привёз, - сказал варвар. – Хочешь посмотреть?
Она отвела взгляд и не ответила.
– Что, так и будешь ходить в одной рубашке? – подначил Таур Керт.
Хорошо бы начала злиться, быстрее
– У меня…есть платье, - сказала гритка сквозь зубы.
– Тряпка то, а не платье, - отрезал он. – Мать, поди, и выбросила его давно.
– Выбросила? – спросила она беспомощно и вдруг начала вставать. Побелела и едва не упала.
– Ты куда? – оторопел варвар.
– Я…должна узнать!
– Вот ненормальная! – беззлобно выругался он, хватая её в охапку и укладывая на кровать. – Лежи! Куда тебе ходить…сегодня. Сам узнаю.
Отыскал её старое платье, показал, чтобы гритка успокоилась, и затолкал неопрятным комком под кровать.
Встала гритка только через два дня. Всё это время Таур Керт следил, чтобы она пила взвары и бульон, которые приносила мать. Девушка немного успокоилась, не билась в истерике, когда он подносил к её губам кружку, но и поить себя не давала, забирала кружку из его рук. И сурово сжимала губы, когда он пытался как бы случайно при этом коснуться её руки.
Он прятал улыбку. Спали-то они всё равно вместе. Он хотел, чтобы она привыкла, что он всегда рядом. Правда, дав ей время отдохнуть и поправиться, слово варвар держал. Отворачивался, когда она, морщась, поднималась на горшок и по своим женским делам. Больше всего девушка страдала, возвращаясь. Ложилась на самый краешек, и лежала затаившись, как мышка, вовсе без одеяла, пока Таур Керт не подгребал её к себе, озябшую и очень недовольную.
Он научился её чувствовать даже во сне, а вот в то утро, когда она поднялась, видно, заспал. Открыл глаза, не почувствовав рядом уже привычного тепла. Осторожно оглянулся, но в комнате гритки не было.
Таур Керт вскочил. Не сбежала ли? То, что убежит далеко, не переживал – некуда тут убегать, на побережье. А вот что может напороться на недобрых людей, заставило его выскочить за дверь, одеваясь на ходу.
И уже во дворе увидел знакомую белую рубашку. Гритка стояла у камня, где обычно стирала мать и изо всех сил тёрла деревянной клугой своё платье. Окунала в ручей – и снова бросала на камень, принималась тереть. Волосы у виска взмокли, а руки, наоборот, посинели от холода – ручей был ледяной. Да и сама она – в одной рубашке на ветру, разозлила его так, что он рявкнул:
– Ты что, сдурела совсем! Простынешь, давно болела?
Девушка вздрогнула, оглянулась – и упрямо насупилась.
– Уже не болею, - буркнула она и принялась тереть платье с удвоенной силой.
Варвар вспыхнул. Подошёл и вырвал платье. Она метнулась, повисла на руке:
– Отдай!
Таур Керт веса гритки и не заметил, поднял руку повыше, а свободной рукой подхватил упрямицу под попку, чтобы не стояла босиком на ледяных камнях.
– Пусти! – задохнулась она. Испуганные зелёные глаза распахнулись во всю ширь.
–
Она извернулась, пытаясь освободиться, сердито нахмурилась, но варвар не выпустил, так и внёс в дом.
Гритка притихла, сжалась. Испугалась, что сразу в спальню понесёт?
Таур Керт опустил девушку на пол, сунул в руки мокрое платье.
– Сейчас воды из кухни принесу. И чтобы до лета не стирала на улице!
Натаскал ей тёплой воды в каменную чашу, где купались и стирали зимой.
– Оставишь здесь, я вынесу.
Она проводила его странным взглядом. Как будто не верила, что обошлось.
Варвар криво усмехнулся. День начался рано, и обещал быть даже лучше, чем он смел мечтать.
Надо было, конечно, выбросить это платье – так быстрее бы надела его подарок. Но мать отговорила.
– Это, может, последнее, что у неё от дома осталось, - сказала она. – Погоди, и до твоих дело дойдёт. Вон какие ладные купил!
Однако гритка, похоже, решила по-своему. Днём она примостилась у окна, выпросив у Сейлы иглу с ниткой, и принялась подшивать у высохшего платья второй рукав, безжалостно сорвав с него кружева.
«А ведь наденет!» - недовольно подумал варвар. Упрямство этой девчонки было не переломить. Ни к зелёному, ни к жемчужному платью, которые он так старательно для неё выбирал, даже не прикоснулась.
Мать только головой покачала, увидев гритку в знакомом наряде. Платье, правда, было чистым, но вовсе не таким нарядным, как раньше. Но аккуратно подшитым – этого не отнять, и глубокий вырез, который раньше притягивал взгляды мужчин, безжалостно схвачен так, что непонятно, как она вообще влезла в платье.
– На улицу только с плащом, - непререкаемо приказал варвар. – Нечего всей округе показывать эту красоту.
Гритка оскорблённо вздёрнула голову, а мать посмотрела укоризненно.
Она вообще сразу и безоговорочно встала на сторону девушки.
В дни, когда гритка ещё лежала, Таур Керт забрёл на кузню. Он хмуро перебирал клейма. Скоро пленница начнёт выходить, бывать в деревне, ездить с матушкой на рынок в город. Он не всегда будет дома, пройдут весенние шторма – и снова отправится в поход. Кто защитит девчонку? Со своей яркой красотой она способна свести с ума, варвар знал по себе. Будет метка – призадумаются. Суд карал строго тех, кто зарился за чужих рабов. Не будет – значит ничья, без защиты. У Таура Керта кровь вскипала, когда он думал, что могут сделать с гриткой любители дармового женского тела.
Мать зашла, когда варвар уже выковал крохотный листок клевера, приклепал ручку. Если выжечь тавро на шее, под волосами, никто и не увидит, а защита в случае чего будет.
Сейла, увидев тавро, ахнула:
– Сынок! Ты что задумал? Ты же своими руками её убьёшь! Мало, что тело её растоптал, теперь ещё душу хочешь?
– Молчи, ма! – разозлился варвар. – Думаешь, мне хочется её нежную кожу жечь? Только кто её защитит, когда я в поход уйду?
– Нельзя делать этого! – мать почти плакала. – Она тебе никогда не простит!