Цена преодоления
Шрифт:
Люк вздохнул, спускаясь по лестнице, и медленно зашагал в сторону комнаты родителей. Ну, что он им скажет? Как помирит? Совсем маленькими они с Леей просто с криком «Уиииии!» бросались между родителями в моменты таких «разборок», обнимая обоих. И тогда мама обрывала колючую фразу на полслове и улыбалась, а отец прижимал их обоих к себе и гладил своими сильными руками по головкам. А мама брала отцовские ладони в свои и долго их целовала.
А сейчас? Пятнадцатилетний пацан, врывающийся во время ссоры взрослых с детским визгом? Да они его просто выставят за дверь и продолжат свои словесные битвы дальше. Может, подождать,
Подслушивать с помощью Силы? Конечно, это нехорошо, но… Он же для блага всех старается. И Люк затаил дыхание.
Из-за двери прямо в его сознание проник отцовский усталый голос:
…- Они – форсъюзеры, Падме. Смирись с этим. И будущий путь их – путь форсъюзеров. А я лишь помогаю им встать на него, чтоб крепко и уверенно идти и уметь контролировать Силу в них.
– Слышать не хочу этого слова, - отрезала мать. – Они выберут тот путь, который назову им я. Я уже решила. Люка через год отправлю в сельскохозяйственную Академию на спутник Алдераана, а Лея пусть займется медициной в местном Колледже. Отличные профессии и подальше от этой вашей…Силы.
Люк вжался в стену. Мама, что мы тебе сделали?… Зачем тебе нужно искалечить наши жизни?…
– Лучше всего было бы их отдать в Военную Академию, - спокойно ответил отец. – А за твои планы… они спасибо тебе не скажут. И не скрою правду - моя совесть не позволит мне в этом участвовать.
– В Военную Академию, к… Да ты шутишь, наверное!
– перебила мать. – Ничего. Вырастут и поймут… Главное, останутся живы и невредимы. Для этого можно немного закрыть глаза на… совесть и правду.
– Люк и Лея давно выросли, а ты предпочитаешь этого не видеть, закрыв глаза. Зажав уши. Хватит. Я устал от этого, Падме. Ты заставляешь лгать меня. Ты мучаешь детей своим непониманием и не даешь им быть самими собой, - твердо возразил мужской голос.
– Ты лжешь детям об их отце. Но что хуже всего, Падме, - ты лжешь самой себе. Все эти годы лжешь.
– Оби-Ван!!! Ведь мы же обо всем давно договорились, зачем ты начинаешь снова? – воскликнула мама оскорбленным голосом. – У Люка и Леи нет другого отца, кроме тебя! Или ты говоришь о том монстре, который чуть не убил меня?…
…- Значит, выходит, он был прав?! – незнакомым ему тоном произнес голос того, кого Люк привык считать своим отцом. – Значит, он был прав насчет тебя тогда, Падме! Ты стала тем самым, чем назвал тебя Энакин! Ты – лгунья!
– Не упоминай о нем и его болтовне! Моя так называемая ложь - это единственный способ их спасти от гибели… от участи, хуже, чем гибель! – каким-то сорвавшимся на истерику голосом ответила Оби-Вану его мать, которую все называли Айлой, и только что ее собеседник несколько раз назвал совсем другим именем – Падме.
Новое имя намного больше шло матери, подумал Люк, вжавшись в стену. Оно звучит, как название какого-то красивого цветка, на который так похожа их грустная мама… Айлами называют по меньшей мере пять из двадцати новорожденных альдераанских девочек, а Падме… это что-то такое редкое, изысканное. Он вообще в первый раз в жизни слышал такое имя. Но ему не хотелось углубляться в свои чувства, чтоб не пропустить ни слова из такого важного, судьбоносного для него разговора.
– Ты сказала тогда, перед тем, как потерять сознание на Полис-Масса: «Оби-Ван, в нем есть добро, оно в нем есть…» Во мне
– Энакин предал меня и детей, - угрюмо ответила его мать. – Энакину нет прощения. Никогда.
– А вот я, Падме, - спокойно ответил его мнимый отец, вновь назвав его мать этим красивым именем, - до сих пор чувствую перед ним огромную вину. Когда мы забирали его с Татуина, не ту участь, которая его постигла на Мустафаре, мы обещали его матери. Когда Квай-Гон отстоял его перед Советом и перед смертью поручил его моим заботам, не это я обещал учителю. Это и моя вина, что так все вышло. Я подвел Энакина. Я сам ему это сказал… тогда, в битве. И сейчас так же считаю.
Люк сжал виски и медленно опустился на пол, сползая по стенке.
Кто такой – Энакин? Почему мама – лгунья?…
И вдруг мальчик припомнил - то, на что раньше не находил ответа…
========== 4. Побег ==========
Уже не слыша спора за дверью, Люк, сдавив виски, снова и снова судорожно прокручивал в голове внезапное ожившее воспоминание.
Мальчик всегда чувствовал, что мать что-то недоговаривает им с сестрой. Но только год назад, в четырнадцать, полностью удостоверился в этом.
Когда Люк Скайн был маленьким, то мог проникать только в мысли ровесников. Постепенно, занимаясь с отцом… то есть, — вздохнул он — с Беном, Люк смог иногда проделывать то же самое и со взрослыми.
Правда, Бен предостерегал его от злоупотребления такими действиями, говоря о том, что в первую очередь важно создавать защитный экран для своих мыслей, а уж потом — пытаться лезть в голову врага. «Потому что есть такие противники, которые сотрут в порошок твой мозг прежде, чем ты прочтешь хоть одну их самую коротенькую мысль или воспоминание…» И с этим трудно было спорить.
Мама была в этом отношении как неприступная скала. При том, как она ненавидела все проявления Силы и упоминания о форсъюзерах, мощь защитного поля на ее сознании поражала и уступала разве что полю Бена.
Но однажды днем, когда мама спала, Люк неожиданно для себя смог проникнуть и в ее мысли.
Залитая светом поляна, высокая зеленая трава, полевые цветы. Его мама весело смотрит на молодого красивого юношу с тонкой косичкой волос на плече, смеющегося ей в ответ. Они о чем-то радостно говорят, падают в траву и обнимаются.
В глазах юноши явно читаются чувства к его маме. И, судя по маме, они абсолютно взаимны.
И…этот юноша… он совсем не похож на их с Леей отца…
Мама вздрогнула во сне, и яркая картинка пропала. Люк медленно отступил в глубоком раздумье.
… Он не знал, какое отношение это старое воспоминание дипломата Айлы Скайн имело к тому спору, что он услышал сейчас.
— Как я жалею иногда, что нельзя вернуть время… что нельзя вернуть его прежнего. Энакин бы понял и поддержал своих детей, и они бы не страдали теперь. А ты … ты просто забилась в угол, спрятавшись в своей лжи, как в раковине, живешь в постоянном страхе сама, и детей растишь также в страхе. Ты вся — как комок страха и ненависти, и мне больно и грустно это видеть. Как ты можешь так, Падме? Ты же не была такой раньше… — услышал он в Силе усталый мужской голос.