Цена твоего молчания
Шрифт:
Подруга погрустнела на глазах, но через пару секунд снова взбодрилась.
— А как же Пашка твой? Почему он-то ничего не сделает? — она тоже отодвинула посуду и мы, не сговариваясь, встали, двинувшись на выход.
— А с чего он вообще должен что-то делать? — искренне удивилась я, бросив недоуменный взгляд на Леську, — и он не мой. Мы просто друзья, я же тебе говорила…
— Ну да, ну да, — не поверили мне, фыркнув, — то-то он за тобой хвостом ходит, в рот заглядывает…
— Да ну тебя, — отмахиваюсь от дурацких предположений, сворачивая
И, спешно меняю тему, озабоченная другой проблемой намного больше, чем угрозами Енота и собственной запутанной личной жизнью.
— Лесь, а можно я у тебя перекантуюсь пару дней? В пятницу годовщина смерти папы…чувствую, что мама отметит ее с небывалым размахом…
Последние слова дались трудно — отчасти от того, что мысли о смерти отца все еще оставались болезненными, отчасти — от перспективы того представления, что развернется в нашей квартире буквально через пару дней, отчасти — от стыда, что приходится вообще в таком признаваться. Всем будет лучше, если меня в эти дни дома просто не будет, а стыд…ну, что ж теперь, судьба такая.
Но не могу же я поселиться на вокзале…
— Прости, — подруга чувствует себя виноватой, об этом слишком красноречиво говорят опущенные плечи и интонации в голосе, — не получится. К нам гости приезжают как раз завтра, на неделю, дальние родственники папы. Там семья из четырех человек и в нашей «двушке» будет нереально тесно, раскладушки уже притащили из гаража…
— Это ты меня извини, — выдавливаю из себя, сдержав тоскливый вздох, — ничего страшного, придумаю что-нибудь.
— Уверена? — звучит обеспокоенное, и я стискиваю челюсти в попытке добавить уверенности в голос.
— Более чем, — киваю, а сама радуюсь, что мы вошли в аудиторию, и теперь Леся идет впереди к верхним рядам. Потому что лицо «держать» все труднее, а подруга и так видит меня насквозь.
Впрочем, выход есть, так что грех жаловаться. А уж свое недовольство к деталям можно и потерпеть…
Время до конца недели пролетело быстро. Слишком быстро.
Определиться с окончательным решением я так и не смогла. Внутри плотно обосновалось нехорошее, тянущее предчувствие, заставляя нервничать и сомневаться во всем. Тем более, что дома происходили странные вещи.
Мать последние дни ходила сама не своя. Хмурая, недовольная и подавленная — она со мной почти не разговаривала, даже с учетом того, что наше общение и так мало напоминало контакт родственников. Даже в свои прошедшие выходные она впервые за долгое время не стала никого звать на «отдохнуть и расслабиться», введя меня в состояние крайнего удивления. А уж когда она принялась мыть окна, протирать пыль с отцовских фотографий, висевших в рамках на стенах, и перетряхивать залежи вещей на антресолях, я впала в полнейший шок.
Меня к процессу не привлекали, да и вообще, словно и вовсе не замечали, но это даже радовало. Не очень доверяя такому странному затишью, я целиком и полностью сосредоточилась на учебе,
Вроде как причин для отказа больше и не было, но я все тянула со звонком другу, хотя он каждый день упорно интересовался, что надумала. Учеба, работа, сон — мне казалось, что я специально не хочу думать о приближающихся выходных.
Но все решилось, как обычно, внезапно и совсем не весело.
Утро субботы выдалось тихим и спокойным, я даже смогла выспаться. И сейчас, не торопясь, завтракала, раздумывая над планами на день…
— Настя! — окрик матери заставил вздрогнуть, и я чуть не подавилась, проглотив от неожиданности только что откушенный кусок хлеба с маслом.
Но родительницу моя возможная асфиксия совсем не впечатлила. Мазнув недовольным взглядом по мне, она кинула старую затертую сумку для продуктов на рядом стоящий стул. Звякнули монеты, а я, успев откашляться, вопросительно уставилась на мать, которая уже направилась к холодильнику, повернувшись ко мне спиной.
Кухня у нас была чуть больше стандартной, но все равно не разбежишься. Поэтому холодильник стоял около дверного проема, а распахнутая дверца агрегата скрывала собеседника почти полностью. Старый кухонный гарнитур отдаленно бежевого цвета радовал потертостями на углах и круглыми дырочками в обивке от сигарет. Клеенка на столе уже давно требовала замены, а покосившиеся дверцы на шкафчиках так и вовсе вызывали глухую тоску. Квартира безмолвно кричала о том, как ей не хватает мужской руки. Да и женской, честно говоря, тоже.
— В магазин сходи, — прозвучало глухо из недр старенького хладоагрегата, — деньги и список в сумке. И скорее давай, у меня еще дел много.
Тон матери был таким, что у меня пропал аппетит. С тихим вздохом положив на тарелку огрызок бутерброда, я глотнула чай и потянулась за сумкой.
Чтобы ровно через минуту, «пробежавшись» глазами по списку, понять — затишье и впрямь оказалось недолгим. Чего стоили только три бутылки водки и еще столько же — портвейна. Закуска тоже заставила брови поползти вверх — сервелат, красная рыба, красная икра! Да у нас в доме сто лет уже подобного не водилось!
Машинально перевела взгляд на деньги, прикидывая…
— Мам, — окликнула я родительницу, получив недовольное мычание в ответ, — денег не хватит.
Сказала, а сама словно сжалась внутри. Умом понимала, что ничего криминального не сказала, а вот попа чувствовала приближение грозы. На кухне воцарилась весьма нервная тишина, даже возня в холодильнике прекратилась. А уж когда мать выпрямилась и обернулась…
— И что? — прозвучало чуть презрительно и очень раздраженно, — добавь! Ты уже взрослая, работаешь, деньги получаешь! Должна матери помогать, как-никак! В конце концов, ты живешь на всем готовом, кормлю, пою, одеваю тебя! Крыша над головой есть! Бессовестная!