Цена высшему образованию
Шрифт:
– Все это - сказки про белого бычка. Учитель на селе тоже может живность развести, а у вас пальчики на руках белые, как свечки. Необязательно на училке жениться, женитесь на простой крепкой колхознице, и дела у вас пойдут, как по маслу.
– Спасибо за совет, - сказал я.
11
Приближался новый год, а за несколько дней до его наступления, начались зимние каникулы.
Я приехал к матери и сообщил ей, что собираюсь уехать ...куда глаза глядят.
– Ты что, сынок, не заболел
– с тревогой в голосе спросила мать.
– Я психически здоров, - отвечал я, чувствуя прилив тяжести к горлу, от которого становилось трудно дышать.
– Почему ты не хочешь работать в школе, ведь ты пять лет учился?
– Не хочу в школе работать. Я получаю там, в этой школе, гроши. И сам не могу прокормиться, и тебе не в силах помочь. Прошлый раз пришлось занимать пятерку на дорогу у сестры Аксиньи. Разве это нормально. Я говорю честно, мама, как на духу. А что делать я просто не знаю.
– Иди в колхоз сторожем. И мне будет легче. Вы же друзья с этим Халусукой.
– Не пойду я к нему.
– Гордость не позволяет?
– спросила мать.
– Приблизительно.
– Тогда поищи что-то другое.
– Я уже думал над этим, - сказал я.
Хоть я и поступал всегда по своему усмотрению, без чьей либо подсказки, но на этот раз совет матери: все бросить и уйти в колхоз сторожем, подействовал на меня просто магически. Я решил завязывать с педагогической деятельностью и куда-то устроиться, неважно, куда и неважно в качестве кого.
Я отправился в Тячев на птицефабрику, пытался устроиться птичником, но меня не взяли: диплом помешал. Человеку с высшим образованием нельзя работать птичником.
– Государство затратило на вас много денег не для того, чтобы вы здесь помет выгребали, - сказала мне директор птицефабрики Раззевайко, дама средних лет, с розовым лицом без единой морщинки и полноватой фигурой.
– Я спрячу диплом, уберу его куда подальше, коль он только помеха мне в жизни. Возьмите меня, я буду честно трудиться, - сказал я, чуть не плача и с мольбой во взгляде.
– Я не могу вас взять еще и по другой причине, - уже мягче сказала Раззевайко.
– Но почему, почему, скажите?
– Вы будете щупать не только маленьких курочек, но и больших, моих птичниц и каждая из них начнет ходить с пузом, а это декретные отпуска до и после родов, - что я тогда буду делать? Я могу вас женить только на одной курочке, но не на всех одновременно. У меня мужик только сторож и то дряхлый старик: ему любая птичница все равно, что шкаф. А вы..., я вижу по вашим глазам, петушок еще тот. И не пытайтесь меня убедить в обратном.
– Почему же вы принимаете меня за петуха?
– почти возмутился я.
– Каждый мужчина немножечко петух, а если в нем не сидит петух, значит он не мужчина. Тогда он нечто гораздо хуже, - сказала Раззевайко.
– Возьмите с испытательным сроком. Если заметите, что я хоть одну курочку, то бишь птичницу, начну щупать - выгоните меня. Я даже в заявление могу это указать.
– Знаете что? Если хотите, я могу вам помочь.
– Спасибо, дорогая Раззувайко, - сказал я, целуя ее руку.
– Да не Раззувайко, а Раззевайко, а вообще моя фамилия Мишина, это у меня муж РаззевайкоЗазевайко. Когда мы женились, я взяла его фамилию по его просьбе, да и свекровь говорила, что более благозвучной фамилии, чем Раззевайко, во всем районе не найти.
Наш разговор прервали две птичницы без всякого стука ворвавшиеся в кабинет. Они были так возбуждены от чрезвычайного происшествия - падежа поголовья птиц на одном из участков и в этом они обвиняли друг друга; трудно было понять, кто же из них прав, а кто виноват. Одна из них уставилась на меня и спросила директора:
– Вы берете этого петушка к нам?
– Не надейся, он тебе не достанется, - сказала другая, принимая гордый вид.
– Товарищ Елисеев, - сказала Раззевайко, - поезжайте срочно к Шинкаренко, пока ситуация не изменилась. Одна нога здесь, другая там! Ну, живо!
Я пулей выскочил из кабинета директора птицефабрики, сел на автобус и умчался на деревообрабатывающий комбинат.
– Аделина Михайловна звонила мне, - сказал Шинкаренко, - чем вы ее покорили, ума ни приложу. За десять лет она ни разу ни за кого не ходатайствовала и вот теперь...Вы собственно, кто будете?
– Бродяга я, пролетарий. Так: ни богу свечка, ни черту кочерга; перебиваюсь, сезонным рабочим. Пол-России исколесил уже. Судьба сюда меня забросила, - соврал я.
– Довольно правдиво вы врете, - сказал он, улыбаясь.
– Так держать. А теперь пойдемте в цех.
В цехе громыхали станки, и пахло свежей древесиной. Моим мастером был Гомулко, окончивший лесной техникум, после семилетки.
– Вот тебе направление в общежитие. Разбогатеешь, снимешь фатиру. А эту записку отдай в кассу, получи аванс, ты, я вижу, гол как сокол, - сказал Гомулко.
Я получил сорок рублей аванса, чуть меньше, чем я получал в школе за весь месяц.
Общежитие находилось в двухэтажном кирпичном здании. Меня поселили в комнату на двоих. Но второго жильца не было, я оказался один. Теперь я отдавал работе только семь часов в сутки, а остальные семнадцать были в моем распоряжении. Семь часов уходило на сон. Оставалось десять. Так много свободного времени у меня не было даже в университете.
На работе тяжело было только в течение первого месяца, а потом я втянулся. Я лихо подавал деревянные бруски в жерло станка, а мой напарник с другой стороны принимал какое-нибудь выточенное изделие и складывал в клетку. Моя зарплата была гораздо выше учительской. Трудность была только в одном: я не мог привыкнуть к водке и мату, и тем отличался от славного рабочего класса, гегемона мировой революции.