Цепные псы
Шрифт:
Странно, но я чувствую страх. Почему? Ведь там, в конце этого длинного книжного коридора, ничего страшного меня не ожидает. Я просто иду поздороваться. Пульс учащается, я чувствую свое сердцебиение. Я понимаю, что ничего страшного не произойдет, даже если со мной не захотят говорить. Но, тут же, понимаю, чем этот отказ может обратиться для моего подросткового мозга. Не хочу я так. Я хочу, чтоб все сейчас было хорошо, так как я себе воображала ночью, до этого.
Вижу свет заходящего солнца, который пробивается через окно. Вижу тень. На мгновение замираю, но тут же, начинаю двигаться дальше. Нет, мне не страшно. Я ничего не боюсь. Он ведь учил ничего не бояться. Он сидит на подоконнике и читает. Что у него там? Не видно, книжка в грубом переплете, темно-синяя обложка, никаких надписей на ней нет. Я стою и не могу ничего сказать, просто смотрю на него. Старше меня всего на 3 года, но уже такой взрослый. Красивый
— Ты искала меня, Акира? — спрашивает он.
— Да, я хотела… — я мнусь. И что я хотела? Что я вообще, черт возьми, могла хотеть?!
— А я ждал тебя.
Мой заготовленный ответ тут же раскалывается от столь неожиданного заявления.
— Ждал? М-меня? — начинаю заикаться, а он как-то снисходительно улыбается.
— Тебя. Хотел кое-что показать, — говорит он и указывает пальцем на неприметную за книжными полками дверь, — здесь.
— А что там? — любопытство.
Он спрыгивает с подоконника, подходит к двери и, прижавшись к ней плечом — толкает. Дверь скрипит, ржавые петли осыпаются грязно-рыжей трухой. Старое дерево трещит и поддается с трудом, видимо дверь просела. Но уже в маленькую щель я вижу солнечный свет. Невообразимо яркий, не такой, как в этой пыльной библиотекой. Он открывает дверь ровно на столько, чтоб мы могли протиснуться в эту потайную комнату. Оказавшись внутри, я сначала зажмуриваюсь. Солнце разливается по всей комнате, проникая через большое, не завешенное грубыми шторами, окно. Свет теплый, ласковый. Стены комнаты — это огромные зеркала. Она почти пустая, только по середине стоит старый черный рояль, накрытый белым полотном и, под стенами так же прикрыты другие предметы, видимо мебель.
Я не могу передать словами своего восторга. Поэтому я просто стою, широко раскрыв глаза, и на моем лице расплывается блаженная улыбка. За 11 лет приюта эта комната — самое прекрасное, что я когда-либо видела. Я иду, и мои шаги гулко отдаются в этой светлой пустоте. Мне хочется пробежаться здесь, сесть на пол, стянуть белые куски ткани абсолютно со всех предметов, которые здесь есть. Но я, словно зомбированная, подхожу к роялю и тяну покрытое слоем пыли полотно. Оно падает на пол, а я смотрю на инструмент и, в душе моей что-то надламывается. Я видела рояль раньше. Нет, не только в кино, которое нам показывали по выходным. Я видела его там, она на нем играла. Я поднимаю крышку и провожу ладонью по клавишам. Нажимаю одну из них пальцем. Сердце мое бешено колотится. Я хочу сесть и играть. Я хочу услышать эту музыку. Я ХОЧУ! Но не умею. Чувствую, как глаза наполняются влагой.
Неожиданно я вспоминаю, что не одна. Он подходит ко мне и убирает мою руку от клавиш. Садится за рояль. Я закусываю губу, чтоб сейчас не расплакаться и смотрю в окно. Он улыбается мне, откровенно и без фальши. Вдох. Звучит музыка. Не знаю, сколько лет роялю, но он звучит прекрасно. Внутри меня все дрожит. Знаю эту мелодию, я знаю эту песню. Он играет, бережно касается клавиш, черных, белых. Сейчас, только сейчас. Я пою. Голос эхом разносится по всей светлой комнате, я закрываю глаза. Тепло. На душе тепло, мне хорошо и спокойно. Музыка льется, словно ручей. Сливается воедино голос и фортепианная игра. И я наслаждаюсь этим. Он наслаждается.
Музыка затихает. Я открываю глаза. Он стоит передо мной, его улыбка меня смущает. И тут я понимаю, что по щекам моим текут слезы. Как я не почувствовала этого, пока пела? Он делает шаг ко мне, хочет обнять, я тут же опускаю взгляд. Ладонью он поднимает мое лицо к себе. Смотрит на меня, серьезно, заглядывает, словно в душу. А я смотрю на него, растерянно и беспомощно. Он красивый. А я? Он склоняется надо мной ниже, касается своими губами моих губ. Во мне ураган и штиль, я уже не здесь. Я чувствую сердцебиение. Это бьется его сердце. А своего я не слышу.
Это был мой первый поцелуй. Ты украл его, Найс…
***
Лео аккуратно толкает меня в плече, и я просыпаюсь. Странно как-то. Ощущаю тепло на губах. Сон, однако, был так реалистичен. Я смотрю на напарника, он жестом показывает, что мы уже приехали. Киваю, поднимаюсь с места. Мы выходим из буса. Под ногами хрустит мелкий щебень. Перед нами — высокая стена резервации № 13. Из-за стены до меня доносится настойчивое вытье, чавканье, скрежет, отчаянные вопли. Забавно, невольно усмехаюсь. Ноябрь командует, как всегда. Мы выстраиваемся колонной парами, в центре — Май и Август, щит и штурмовик. За ними Апрель и Октябрь. После — Январь и Ноябрь. Мартовская и Июньская — скорость и слияние, отличный симбиоз. Декабрь и Сентябрь — иллюзионист и кукловод, что может быть лучше? Замыкающими идем мы
— «Цикл», строй держим до закрытия врат! — и шепотом он добавляет, — дальше сами знаете, что делать.
Я поправляю волосы. Июнь косо смотрит на меня, и я понимаю, что он мне улыбается. Не усмехается, как всегда, а именно улыбается. Улыбаюсь ему в ответ и безмолвно шевелю губами «Держи себя в руках, я рядом». Он меня понимает и осторожно сжимает мою руку. Мы входим в резервацию № 13 и, двенадцать пар горящих обезумевших глаз смотрят на нас. Колона застывает на месте, а я чувствую, как за моей спиной замыкаются тяжелые ворота. Слышен первый вопль, вижу, как в ту же секунду замерцала наша форма. Лео активировал щиты. Значит, пора. Все разом срываются с места, бросаются врассыпную. Лишь Январь и Ноябрь стоят неподвижно в центре дворика резервации.
Что она собой представляет, эта резервация № 13? Ничего особенного. Старый заброшенный район. Здесь обветшалые дома с выбитыми стеклами, разграбленные магазины, брошенные машины. Обычно, такие районы так и остаются заброшенными, с грязными улицами, разрушающимися зданиями. Лакомый кусок для туристов. Им нравится старина. Еще, иногда, здесь можно поймать мелкое хулиганье, которым экстрима захотелось. Но стоит в таких районах появиться обезумевшим, и их тут же, обносят высокими стенами и именуют резервациями. В округе Ширан — 13 резерваций. И эта — самая убитая. Небольшая площадь, полуразрушенный мраморный фонтан, какие-то большие нежилые дома. Что уж там, я в восторге, такой красивый район превратить в руины — о да. В этом вся суть человечества. Давайте разрушим красоту, ради новизны. Но не сейчас об этом. В центре площади неподвижно стоит Лисель. Глаза ее закрыты, руки расставлены в стороны, ладони подняты к небу. Я чувствую, как она следит за мной. За моим сердцебиением, за пульсом, за каждой клеткой моего тела. Это ее работа, работа целителя. Рядом с ней караулит Ноябрь. Он не церемониться, когда к нему приближается обезумевший. В стороны летят ошметки тела. Мне сложно разглядывать, что делают другие. Я и так знаю, они уничтожают. Кромсают, бьют, рвут на части. Я шагаю вперед.
Так всегда было, есть и будет. Мы будем убивать, потому что нас так научили. Нам рассказали, что это наше призвание. Во тьме, я вижу, как зараженные носятся вокруг своих врагов, вокруг фаворитов, чьи глаза горят огнем. Мои товарищи не знаю жалости, не знаю жалости и я. Она нам не нужна. Однажды, нам рассказали, что не стоит относится к зараженным как к людям, ведь они свою человечность уже потеряли, когда позволили себе, не обратится в центр помощи. Я всегда относилась к этому утверждению с недоверием, но спорить никогда не смела. Я просто убеждала себя в том, что выполняю свою работу, на благо человечества. На благо людей, которые меня ненавидят. Я вглядывалась во тьму, зараженные выли, кидались на фаворитов, пытались спасти остатки своих жизней. Прямо передо мной упал зараженный, мужчина, наверное, около сорока лет. Его кожа уже приобрела красноватый оттенок, вены взбухли, в некоторых местах было видно, что кожа начинает отслаиваться. Я видела боль и неподдельный ужас в глазах этого человека. Странно, но, когда он смотрел на меня, на какое-то мгновение я поняла, что не считаю его зверем, я считаю его человеком. Больным человеком, которому нужна помощь. Но помочь я могу только, избавив его от страданий. Он тянет ко мне руку. У него содраны ногти с пальцев, зияющие язвы на коже, пульсирующие вены, он что-то шепчет мне. Он почти коснулся меня, когда в спину ему воткнулось лазерное копье и Викония недовольно покачала головой. «Не отвлекайся» — прочитала я в ее взгляде. Она была права.
Под ногами хрустит щебень. Обезумевший кидается на меня. Кажется, это женщина, не разберу. Кожа ее уже приобрела багровый оттенок, волосы совсем слиплись, глаза одуревшие. Но телосложение хрупкое, все же, это женщина. Одним ударом ноги сношу ее в сторону. Все происходит мгновенно, но я чувствую и слышу, как под моим ударом трещат ее ребра, чувствую, как трещины паутиной пронизывают ее кости. Мы фавориты — сильнее людей. А я та — кто из фаворитов физической силой особо не отличается. Вся моя сила — это Лео. Мой абсолютный щит, который никогда не даст меня в обиду. Одержимая падает и воет, я смотрю на нее без сожаления. Нас бы здесь не было, если бы мы их жалели. Сейчас у меня нет никакого желания с ними возиться. Я просто иду вперед. И вижу, что боевое построение вновь формируется за моей спиной. Не так как мы зашли, а так, как нужно. Все близится к концу только начавшись. Справа от меня вырастает Лео, с лева — Верона. «Цикл» вновь выстраивается стеной. И эта стена прижимает последнего одержимого. Я упустила тот момент, когда мои товарищи перебили всех. У меня нет желания оборачиваться и смотреть на куски тел. Нет, не хочу. Насмотрелась.