ЦеронРоман. Том I
Шрифт:
— Да, Мэри, — перебил ее один из молодых людей, — а помнишь, когда Борис и Чан-ли начали этим маленьким чудесным аппаратом жечь скалы, как скалы начали трескаться и глыбами скатываться в лагуну?
— А осушка северного сектора лагуны? Помните, господа, как Нелли проспорила свою месячную порцию шоколада и как ее потом дразнили, что ее диплом инженера более чем сомнителен?
— А где она? — раздались голоса.
— С Александром и Хильдой сажает цветы и деревья в этом секторе?
Маленький хелиокоптер, повиснув над островом, долго выбирал место, где бы он мог сесть. Найти клочок материка, подходящий для посадки, на первый взгляд казалось совершенно невозможным. Хелиокоптер сел на узенькую полосу прибрежного песка, отделявшую лагуну от моря. Затем, видя, что через лагуну к центру острова невозможно пробраться, он легко поднялся, повис над скалами, бывшими
Более подходящего места для каторги или вообще для людей, нуждающихся в исправлении, человечество не могло бы найти. Для людей, помещенных здесь, не нужно было бы держать даже тюремщиков. Остров был неприступен. Хелиокоптер доставил первую партию людей и несколько инструментов. Когда они высадились, правда, без особого восторга, хелиокоптер поднялся и поплыл по воздуху за новыми людьми и грузами.
Единогласно было решено в скалах устроить свое жилище. Двое из прибывших взяли маленький аппарат. Установив, его соединили эластичными трубами с выгруженными одновременно с ним двумя ящиками и направили клюв аппарата на скалистый массив. Все смотрели на аппарат скептически. Сомнение зародилось даже у Бориса и Чун-ли, работавших с ним. Птица, спасаясь от хищника, мелькнула между аппаратом и скалой; в то же мгновение она вспыхнула ярким пламенем, на землю не упал даже пепел, так как ветер, подхватив, унес его в лагуну. Все замерли от удивления. Скала начала трескаться точно в тех местах, где до нее дотрагивалась невидимая струя. Через три недели горный массив уже делился на первый и второй этаж. В нем были мастерские, залы, жилые комнаты. Наверху была терраса и устроены были пляж и бассейн, который наполняла родниковая вода. Устроившись, начали думать, как овладеть лагуной. Ее нужно было высушить или засыпать. Засыпать ее можно было бы только морским песком, приспособив ее на долгое время для культурной обработки. Осушить казалось невозможным.
Нелли была та, которая больше других уверяла про невозможность с их средствами добиться этого. Прибыли маленькие особой формы дирижабли и через трубы, висящие в воздухе над землей, полился в лагуну толстой струей мокрый морской песок. Через два месяца он, точно паук, закончил свою паутину. К скалистому массиву потянулись от берега тонкие песчаные паутинки, их было шесть. Сначала казалось, что весь труд напрасен, что песок рассосется в лагуне. За бугорками, первыми вылезшими из воды, появилась прерывистая цепь, превратившаяся быстро на солнце в ослепительно-желтую непрерывную нить. Лагуна начала сдаваться. Ее население, напуганное происходящим, начало беспомощно метаться по острову.
Затем дирижабли спустили свои трубы в лагуну и вскоре несколько воронок выросли в ее наинизших точках. Это был тот сектор, на который спустились первые люди. Борьба с водой в первом секторе была упорна и продолжительна. Первые недели казалось, что чем больше воды изрыгают из лагуны в море, тем больше ее становится в лагуне. Сектор стал высыхать. Его назвали Неллин сектор, во-первых, так как он был самый северный и она была с севера, во-вторых, из-за него ее шоколад месяц ели другие.
Нелли устала сажать цветы. Ей надоели комплименты представителя правительства, как тень неотступно следовавшего за ней всюду. Она позвала Хильду и Александра и все вместе направились к морю. Их появление было встречено радостными восклицаниями. Нежась на песке, под ласковое журчание набегающих на нее волн, Нелли отдыхала. Почему-то белеющий в море парус вдруг ей напомнил пляж в Сан Ремо, ее кавалеров, которые не подозревали, что два раза в неделю она проводила бессонные ночи над перепиской дневника и бумаг, привозимых Биллем из виллы Стеверса. Она вспомнила, как плакала в вагоне, когда скрылась из глаз платформа со стоящими на ней двумя печальными фигурами. И сейчас, вспоминая это, ей снова стало грустно.
IX
Не
Взгляд Штерна не предвещал ничего хорошего. Журдан начал волноваться. Ему было ясно, что Штерн не верит ни одному его слову, больше, он чувствовал, что подозревает его в провокации. Несколько раз он собирался открыть рот, чтобы попросить у Штерна гонорар, но каждый раз он передумывал. А без денег Ванда не пустит его к себе на глаза. Никуда не поедет с ним. Банкноты и только банкноты давали ему право быть с ней, а уж дальше его талантливая передача про виденное и пережитое им за время, когда они не виделись, открывала ему доступ к ее сердцу.
Милое белокурое создание, как интересовала ее каждая, даже малейшая, деталь его работы. Вместе с ним она переживала приключения, пережитые им. Но принципы ее были непоколебимы.
— «Кэш! Деньги на стол. Ничего в кредит — даже поцелуя руки. Наличными вперед! — говорила Ванда. — Так поступает моя фирма, так поступаю я».
— Вот что, молодой человек, — Журдана передернуло.
— Я вам говорю, что меня, Штерна, такими выдумками — Штерн ткнул пальцем в глобус, — вам провести не удастся. Возможностей заставить Архипелаг нам подчиниться у меня достаточно. Что же касается вас — не нравится мне ваше поведение. Не нра-вит-ся, — врастяжку произнес Штерн, неприятно улыбаясь.
От этой улыбки мурашки забегали по спине Журдана.
Раздался телефонный звонок.
Не спуская глаз с Журдана, министр медленно взял телефонную трубку. По мере того, как он слушал, с его лица сходило обычное самоуверенное выражение.
— Придите ко мне сейчас же лично. Поняли? сейчас же! — бросил он в телефонную трубку и резко положил ее на место. Затем, пронизывая Журдана взглядом, грубо его спросил:
— Сколько ты хочешь? Помни, что я точно знаю, куда ты заезжал и кого посетил, возвращаясь сюда из Полесья!
Журдан не переносил хамства, выше всего он ценил в людях воспитание и выдержку, но прежде всего он был игрок. Он ясно ощутил, что что-то произошло в его пользу и что его партнер Штерн потерял хладнокровие, — немедленно Журдан попытался это использовать. Он поднялся со стула, опустив глаза вниз, чтобы не выдать себя своим взглядом.
— Ваша экселенция, видимо, меня не поняла, это для меня страшный удар, так как пробравшись в сердце «КМ», я поставил на карту мою жизнь. Я указал Вам, экселенция, про их намерения, сообщил вам про количество имеющегося в их распоряжении золота, я узнал, что они владеют волшебным огнем, которым Орлицкий распоряжается, как хочет. Все, что я знал, я рассказал вам, гению нашей нации. А вы?! Ваша экселенция отнеслись ко мне, Журдану, как к профессиональному провокатору. Ко мне, которого, быть может, смерть подстерегает на пороге вашего кабинета, — сказал Журдан патетически, показав рукой на дверь. Штерн бросил на дверь, показанную Журданом, испуганный взгляд. В карих глазах Журдана блеснула слеза. Беспомощно разведя руками, он добавил:
— Если меня не оценил первый человек в мире, что мне ожидать от остальных? — Фигурой своей Журдан изобразил безнадежность и отчаяние, еще раз беспомощно развел руками и сокрушенно сел.
Штерн, делая вид, что тронут до глубины души, мягко сказал Журдану:
— Вы меня не поняли, друг мой. Вы сами понимаете, что явно признать ваши заслуги, подвергнув вас этим лишней опасности со стороны этой мафии, называющей себя поборниками мира, я не могу. Ваша заслуга огромна — вы раскрыли мне глаза. Вы нам теперь очень нужны. Но я вижу, что вы переутомлены и что ваши нервы поистрепались и предлагаю вам поэтому в течении трех недель отдохнуть и полечиться. Через три недели я лично дам вам новое задание. Ваше жалование вами уже получено, дорогой Журдан?
— Да, экселенция!
— Вот вам в таком случае награда, друг мой! — и Штерн стал выписывать чек. Из-за Штерна до Журдана донесся шелест банкнотов, а над ними склоненная златокудрая головка Ванды. Шелест прекратился и головка Ванды с ее чуть раскрытыми страстными губами откинулась назад. По телу Журдана пробежала сладострастная дрожь. Видя, что рука Штерна в раздумье задержалась на цифре, Журдан жалобно сказал:
— Экселенция, я так болен, а доктора так дороги.
Штерн бросил на него иронический взгляд.