Цезарионы

Кадыров Дамир Карипович

Я СОЛДАТ, МАМА!

Время проходит быстро. По молодости не замечая, не задумываешься об этом, не веришь в его быстротечность. Вот и прошли три месяца. Ты уже освоился в новом качестве, послал домой свою первую фотографию с подписью: я солдат, мама! Иной уже на первом снимке весь в значках, которые ему одолжил кто-нибудь, но иной уже, и вправду, отмечен командованием полка – стал отличником УБПП. Ко Дню Советской Армии из штаба уже отправлены благодарственные письма на родину. Контора пишет! Дома у меня переполошились, получив из рук почтальона конверт без марки с армейским штампом, незнакомым почерком. Уж не похоронка ли? Оказалось – благодарность моих командиров

за воспитание сына – отличника учебной, боевой и политической подготовки. Что ж, хоть и не понимаю, за что отметили командиры меня, но я отработаю этот аванс; пройдет полгода, девятого августа на наш профессиональный праздник – День авиации – со спокойной совестью приму знак «Отличник ВВС». А пока приближается весна. Вот и снег скоро сойдет. Наступило первое апреля. Только проснулись – шутки, розыгрыши. Первым попался на удочку старшина; его отправили в штаб полка, дескать, подполковник Климов срочно вызывает: кого-то из наших изловили в самоволке, так что разомнись – будет тебе накачка спозаранку. А там подполковник растолковал ему:

– Сегодня первое апреля. Мог бы и сам допереть, что розыгрыш. Больно ты мне здесь нужен с утра с твоими самовольщиками. Иди, занимайся делом.

Остановив его в дверях, добавил:

– Всем старшинам передай: после завтрака – построение. Умер министр обороны.

Старшина, конечно же, понимающе хихикнул, подумав: вот ведь, у подполковника и шутки не то что наши. А тот приструнил его:

– Чего хихикаешь, как будто в заднице пощекотали?

Старшина вернулся в казарму, от самого входа заголосил, чтоб по всем эскадрильям слышно было:

– После завтрака – общее построение на плацу. Умер министр обороны Малиновский.

Слышны смех, комментарии, но кто-то возмущается:

– Совсем сдурел старшинка. Нашел чем шутить.

Но на построении, действительно, объявили о смерти Малиновского. Дважды Героя, депутата Верховного Совета, кандидата в члены Политбюро.

Новым министром обороны стал Гречко. Молодец мужик! Первое что сделал – прибавил масла в солдатском рационе: была норма десять граммов в день, а теперь – двадцать; другое – и того радостнее: срок солдатской службы теперь не три года, а два. Здорово! Новая метла метет по-новому. Так что, хоть и смерть министра – человеческое горе, а для нас вот чем обернулась.

Вечером мы, молодежь, скучковались, обсуждаем радостную весть насчет масла да сокращения срока службы. Кто-то уже подсчитал, сколько месяцев осталось до дембеля; кто-то прикинул, сколько килограммов масла съест за это время.

Шарафутдинов склонил слегка голову, не слышит, трет подбородок в задумчивости. Вдруг очнулся.

– А если и Гречка умрет, нам только год сделают служба. И масла сорок граммов дадут.

– Кишки не слипнутся с сорока граммов? – спрашивают его.

– У меня не липнутся, – отвечает он. – Я масла люблю.

Опять задумался и добавил:

– А если и после Гречка другой умрет, нас совсем домой пустят. И масла совсем не нада.

– Их там много, все не умрут разом, – возражают ему. – А чем тебе не нравится служба? Одели, обули, кормят. Вон какие у тебя розовые щеки. Спать уложат, разбудят – никаких забот.

– Нет, домой хочется, – не соглашается Шарафутдинов. – Дома мать, отец. Помогать нада. Колхозе работы многа. Работать нада.

– Успеешь в свой колхоз. Никуда он от тебя не уйдет.

В апреле нас десятерых – десант – забросили на полевой аэродром: готовить казармы, общежития к прибытию двух эскадрилий

на лето. Это целый городок в степи недалеко от поселка Горный. Пустующий, мертвый городок. Двухэтажные дома с унылыми окнами, заколоченными дверями; полынь вдоль облупившихся фундаментов; только шумные стайки воробьев на балконных перилах, голуби да галки, вылетающие из чердачных окон. Здесь наш отряд в течение нескольких недель будет заниматься ремонтом. На окраине городка – радиотехнический батальон. В первую ночь по прибытии мы в растерянности будем слушать доносящиеся оттуда звуки боевой тревоги: касается ли она нас? Наутро нам сообщат: локаторы вели объект – спускаемый аппарат с космонавтом Комаровым. Он погиб в ту ночь. Говорят, перепутались стропы парашюта.

Я видел Комарова двумя годами раньше, приезжавшего, уже Героем, в Уфу к родственникам. В оперном театре ошалелая толпа, объяв героя плотной подковой, медленно перемещалась вместе с ним. Так и не пробившись поближе, я придумал-таки: прикинув направление движения, обежал по галерее, спустился по противоположному маршу навстречу процессии – лицом к лицу с космонавтом. Медленно отступаю, освобождая дорогу, не спускаю глаз с него, чтобы запомнить каждую черточку: красивые волосы, красивое доброе лица с ямочкой на подбородке, усталые глаза, которые спокойно, понимающе смотрят на меня. И вот погиб космонавт, первоклассный летчик. Один из таких, какие служат в нашем полку. Они тоже асы в своем деле и тоже погибают. За несколько недель до призыва я читал в журнале про курсанта Шклярука. Правда, он еще не был асом, о каковых рассказ впереди, но тем досадней. Рок тогда указал перстом на него. В воздухе над Саратовом заглох двигатель самолета, Шклярук направил машину на Волгу. Погибшего не нашли, а обломки самолета – укрытую брезентом кучу – нам показывали старослужащие. Меня приписали как раз в то звено в непосредственное подчинение к бывшему механику разбившегося самолета. Сержант Богдан Трусь неохотно, словно все это привычное дело, рассказывал о трагедии. Нет, дело не привычное, но случается.

Скоро уже я служил в штабе эскадрильи вместе с освоившимся здесь еще до меня Замиловым, призванным тоже из Башкирии. Начавшие службу на несколько месяцев раньше нас, прошедшие подготовку в школе младших авиаспециалистов, ребята с северного Кавказа, из Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, из Украины, Молдавии иногда высказывали предположение о происках капитана-штабиста из полка – Хабибуллина, по национальности то ли башкира, то ли татарина. Все теплые места, мол, за земляками закрепил: в хлеборезку, инструментальный склад, писарями в штаб, почтальонами. Это был наивный домысел. На вакансии, после ухода в запас старослужащих, ставили нас, не проходивших специальной подготовки в полковой школе. Не отвлекать же сюда тех, кого учили несколько месяцев конкретным специальностям, связанным с непосредственным обслуживанием самолета.

ГИГАНТЫ В ВОЗДУХЕ

Штабной писарь. Это название идет исстари. И мнение о писарях укоренившееся – бумагомараки. Берут, мол, сюда только за хороший почерк. По части почерка у меня тут получается наоборот. Годы спустя редакционные машинистки как-то привыкали к нему, а вот самому случалось сидеть разбираться в том, что написал час, день тому назад. И если уж быть точнее, в штабе я числился хронометражистом. Писать тоже приходится много, но суть дела – еще до приведения в порядок записей их надо вести во время полетов. Правда, это в основном цифирь, но она, случается, еще может сыграть злую шутку по причине несоответствия нормам почерка.

Руководителем полетов обычно командир нашей эскадрильи майор Сосюра. Ас. Располневший за годы, но в кабину самолета пока вмещается. По характеру – сангвиник. Реакция на все моментальная, оценка ситуации – категорическая. Если что выскажет – не в бровь, а в глаз; но с солдатами не допускает ни оскорблений, ни даже грубости. Он своеручно выстреливает в воздух зеленую ракету. Полеты начались.

– Гигант-один, я двадцать пятый, щитки пятнадцать, разрешите взлет по маршруту, – запрашивает по рации первый выруливший на взлетную полосу.