Чабан с Хан-Тенгри
Шрифт:
В Советской стране не найдешь таких и для музея… Глядя на этих женщин, на это убогое жилище, нищенскую утварь, советский человек мог бы только удивиться.
Кто живет в этой юрте? Киргизы? Да, по национальности они киргизы, но по мыслям, устремлениям — враги… Эти люди ненавидят слово «Советы», им непонятно, что значит «братство народов». В этой юрте живут змеи. Недаром говорят: оставишь змею живой, она вырастет в дракона… И из этой юрты выползла, готовая превратиться в дракона, змея.
Та женщина, что оплакивает прошлую жизнь и проклинает все новое, мать Урбая… А другая, готовая отплатить за все, даже хорошее, огнем ненависти, —
Это они, подобно змеям, уползли в горы, когда жизнь в стране повернулась по-новому. Они здесь не потому, что им негде больше жить, а потому, что здесь легче змее со змеей встречаться.
— О-о, сбудутся ли мои мечты, увижу ли я снова просторы Иссык-Куля! — пробормотала старуха, по-прежнему скрючившись в своем углу.
— Моли, мать, аллаха, чтобы он помог сбыться нашим мечтам, — . подхватила жена Урбая. — О аллах, дай мне услышать, что уничтожен весь род Медеров, а наши поля снова принадлежат нам, — она вскочила и потрясла над головой руками, сжатыми в кулаки.
— Всемогущий аллах! Я видела вещий сон… Мой дорогой Укен [11] привез полную переметную суму змей. Я помню с детства: если увидишь змею наяву — убивай, если во сне — знай, что это к добру. Может, в наш дом, наконец, придет достаток, — и старуха принялась шептать молитву.
— Да сбудутся твои слова, мать. Но никак я не пойму, почему твой сын так задержался… Боюсь, как бы он не попал им в руки.
— Что ты, что ты! И не думай об этом. Видно, дела у него… Мой сон означает: Укен приедет если не сегодня, то завтра.
11
Укен — ласкательная форма от Урбай.
— Да будет так! Осталась всего чашка муки и не больше двух чашек толокна. А что будем делать, если еда кончится? — сказала жена Урбая и посмотрела на вещевой мешок, где были спрятаны сережки.
— О аллах! Сделай черным день тех, кто довел нас до этой жизни! — прошамкала старуха и, шепча проклятья, долго шевелила по-лягушечьи широким ртом.
В юрте снова воцарилась тишина.
Стояли серые, пыльные, ветреные дни. Турфан не был виден из-за туч.
Урбай не возвращался больше недели. И Момун вчера ушел в горы, и нет его до сих пор.
— Что там с Момуном? — снова забормотала мать. — Или заночевал у кого-нибудь?
— У кого он может заночевать? Наш молодой парень [12] пошел в сторону, где нет аилов.
— Что же тогда с ним приключилось?
— Кто знает?
— О аллах, ты вернул мне сына, которого я считала умершим. А теперь, о мой аллах, укажи ему дорогу, сделай так, чтобы она была прямой и светлой, — старуха растопырила пальцы и снова зашептала молитву.
— Да пусть он напьется крови таких, как Медер! — злобно подхватила жена Урбая. — Пусть отомстит мстившим нам, а нас перевезет в тот аил, где жил наш отец, пошлет вместо нашей нищеты достаток! — Она вслед за старухой тоже произнесла молитву.
12
По обычаю киргизов невестка не имеет права произносить имена родичей-мужчин по мужу, в этом случае младшего его брата Момуна.
Старуха,
К их юрте подъехал на осле человек лет пятидесяти, с небольшими усиками, черной бородкой. На нем был красный чапан и сапоги, на голове — малахай.
Не слезая с осла, он крикнул:
— Эй, есть кто-нибудь?
Женщина помоложе высунула голову.
— A-а, проходите, мой бек [13] . Слезайте, дорогой бек, — она заюлила, как собака, завидевшая своего хозяина.
13
Бек — староста.
— Тороплюсь! Пусть муж выйдет…
— Он еще не вернулся, бек!
— До сих пор?! Понятно… Плохо, что он до сих пор не выполнил поручения.
— А что ему поручали, мой бек?
— Это наши с ним дела… Пусть выйдет брат мужа.
— Его тоже нет. Вчера ушел в горы и не вернулся.
«Бек» рассердился, посмотрел на женщину уничтожающим взглядом.
— Ну, я поеду. Когда бы ни заявился брат твоего мужа — днем или ночью, пусть придет ко мне. Куда прийти, сам знает, — он хлестнул осла по шее.
«Бек» приезжает не первый раз. Женщина лебезит перед ним, приговаривая «мой бек», а сама не знает его имени, не знает, зачем ему нужен Урбай.
Всадник отъехал от юрты метров триста. Вдруг из лощины послышался крик: «О мой бек!» Он не повернул обратно, даже не оглянулся, а просто остановился и стал ждать.
Человек в истрепанном чапане, полы которого были заткнуты за ремень, в нахлобученном до бровей тебетее, изо всех сил спешил к всаднику. Не добежав, он зажал под мышкой палку и, зайдя с правой стороны, по азиатскому обычаю протянул обе руки.
— Ассалом алейкум, мой бек! — вымолвил он, задыхаясь от бега.
Тот не ответил на приветствие, огляделся вокруг, злобно посмотрел на подошедшего.
— Где бродил? — рявкнул он.
— Я был в горах, разведывал дорогу, но очень плохо видно.
— А ну тебя! — человек на осле грязно выругался. — Сколько месяцев ты прячешься в этой юрте, словно летучая мышь на спячке?
Простите меня, мой бек, но вы сами понимаете, так складываются дела…
Всадник снова грубо выругался.
— А ты знаешь, что мне угрожает из-за тебя?
— Знаю, мой бек… Ведь брат-то не возвращается, а ему давно пора быть здесь. Все пошло бы по-другому.
Человек на осле еще раз обругал собеседника, но тот, видимо, давно привык к такому обращению.
— Все приготовил, как я говорил? — спросил всадник грубо.
— Все… Если вы согласны, могу отправляться хоть сейчас.
— Ну и отправляйся! — Тот, кого называли «беком», пересыпал все свои слова бранью. — Сегодня же ночью перейдешь границу и постарайся углубиться подальше. Не забудь своих обязанностей, когда увидишь родные края. Говорят, там границу охраняют не только пограничники, но и чабаны. Не показывайся на глаза ни одному из чабанов…