Чабан с Хан-Тенгри
Шрифт:
Он бегом спустился с гребня и стал пробираться по каменному склону. Взобрался на другую гряду, спрятался за большим валуном и осмотрелся.
Перед ним под лунными лучами лежали горы Кайынды, где он когда-то бродил с охотниками, странствовал с отцом. Момун узнал эти горы сразу и только теперь понял, на какое опасное дело он пошел. Преодолев страх, он двинулся дальше с большей осторожностью, подобно хитрой лисице, всячески запутывая следы.
От Урбая, уже пробиравшегося сюда, он знал, где примерно расположена застава.
К
Спустившись к реке Сарыджаз с юга, он вошел в воду, добрался до большого плоского камня. Там натянул водонепроницаемый костюм и снова ступил в воду.
Льды Хан-Тенгри уже не таяли, ручьи не вливались в реку, и вода в ней была сравнительно спокойной. Вдоль берегов уже кое-где появлялась тонкая ледяная корка.
Момун бросился в холодную воду и, пройдя метров двести, стал держаться северного берега. Одежда его воды не пропускала, но холод хватал за сердце. Тяжесть мешка тянула ко дну.
Стало мельче. Дальше он шел временами по пояс, временами по колено в воде.
Наконец он решил выйти на скалистый, почти неприступный берег, в котором — он знал — есть пещера, где можно было спрятаться. Оттуда окрестности хорошо просматривались.
При свете луны в бинокль он увидел пограничников. Ужас охватил его.
— Они ждут меня! Не могут понять, кто здесь проехал. Дорогой мой отец, если твои духи могут меня поддержать, то пусть поддерживают сейчас, — зашептал Момун, набожно схватив себя за ворот.
Духи Чокмора будто в самом деле решили поддержать Момуна — началась пурга. Теперь нельзя было рассмотреть даже противоположный берег реки.
Поев и согревшись, Момун поблагодарил духов и решил двинуться дальше под прикрытием снежной бури. Он думал снова войти в воду и немного еще отплыть. Потом рассудил, что в такую погоду можно легко налететь на камень в воде и расшибиться насмерть.
Вдруг он прислушался — ему почудился цокот копыт. Громче… Громче… Что это? Видимо, совсем рядом проехали пограничники. Как они могли тут очутиться? Что делали? Неужели он как-то себя обнаружил?.. Момун притаился.
Снежный буран бушевал долго и затих только на рассвете.
Днем уходить из убежища было опасно.
«Пока перейдешь реку и доберешься до той горы, что на северной стороне, даже незрячий заметит, — прикидывал Момун, — да и на снегу следы будут видны издалека».
Он решил ждать до вечера, а потом уже двинуться в путь. Вдруг по противоположному берегу быстро прошли пограничники с собакой.
День тянулся, как год. Наконец стемнело. Что предпринять? И Момун снова решил ждать до утра, надеясь на какое-то чудо. Он теперь никак не мог понять, откуда — то ли со скалы над ним, то ли с противоположного берега — время от времени доносился лай собак.
Четыре дня назад, когда он рассматривал эти места в бинокль, нигде поблизости не было и признаков аила.
«Значит, это все собаки пограничников… Да что их, стая?»
В полном отчаянии он обращался к духам всех своих предков. «О дорогие духи, поддержите! Аллах, сделай так, чтобы все вокруг окуталось туманом!»
Но духи предков были глухи к мольбам Момуна. Небо днем и ночью оставалось чистым.
В середине дня два пограничника с собакой остановились напротив скалы, за которой было убежище Момуна, и долго смотрели в бинокль. Отъезжая, они все время оглядывались и о чем-то переговаривались.
«Да, значит, обнаружили мой след, когда я входил в воду, и не могут найти, где я вышел…»
Только на десятый день мольбы Момуна были услышаны: под вечер горы окутались туманом и повалил снег.
Момун побрел по воде вдоль берега, а когда сгустились вечерние сумерки, вышел из реки и пошел на север. Снега выпало много, идти было трудно. Тяжесть мешка казалась непосильной, но Момун все шагал и шагал, не останавливаясь, и к полуночи добрался до каменистого горного мыса. Снегопад прекратился, поднялся сильный ветер.
Момун поднимался по хребту вверх. Начало рассветать. Он спрятался в кустарник среди больших валунов. Порой ветер доносил до него лай собак, и он ежился от холода и страха.
Он достал из мешка последнюю лепешку, разделил на четыре порции. Одну часть разжевал, проглотил, но сытости не почувствовал… Еду надо было беречь… Момун взялся за бинокль. В тех местах, откуда он пришел ночью, все было спокойно. Ветер сдул со снега его следы. Убедившись, что проскользнул он легко, Момун подумал, что и в самом деле всевышний аллах и духи предков пронесли его через опасности. На душе стало легче, но очень хотелось есть.
Вдруг он увидел, что снизу, много ниже тех камней, среди которых он прятался, в гору поднималась отара. Чабан, выйдя из-за скалы, остановился неподалеку. Овцы постепенно приближались к Момуну. Тот забеспокоился: а что, если чабан вздумает сюда подняться?! На ум пришли слова «бека»: «Границу у них охраняют не только пограничники, но и чабаны…»
Но окрик чабана повернул отару обратно. На душе у Момуна полегчало. Он стал в бинокль рассматривать чабана, пытаясь определить, мужчина это или женщина.
Его очень удивила добротная и новенькая одежда чабана: ушанка из желтой кожи, черный овчинный тулуп, перехваченный кожаным ремнем, на ногах серые валенки. Особое внимание Момун обратил на ружье.
Чабан стоял на склоне, покрытом снегом, совершенно спокойно. По тому, что он стоял так уверенно, не скользя вниз, Момун понял, что к ногам чабана привязаны железные когти.
Чабан взобрался на плоский валун, принялся отряхивать налипший на валенки снег, цокая железом о камень. Чабан приподнял ушанку — и сердце Момуна замерло. Ему показалось, что это его сестра Суксур — ведь он так хотел с ней встретиться. И теплое чувство на миг согрело душу хищника.