Чакра Кентавра (трилогия)
Шрифт:
Мона Сэниа зажмурилась и еще крепче стиснула руки. Не думать. Не вспоминать. Сохранять то царственное спокойствие, которое всегда отличало принцессу в моменты невидимой постороннему глазу готовности к любым стремительным действиям. Бессильная боль воспоминаний может только затуманить рассудок. Но воспоминания возвращались, и даже не чередой всех нелепых, трагических событий, а ощущением собственной тогдашней отрешенности от любых человеческих чувств — теперь-то она сознавала, что стремление вернуть себе своего малыша было даже не горем женщины, а слепой яростью тигрицы, потерявшей детеныша. И она предчувствовала, что эта память о ледяной беспощадности, не знающей ни любви, ни сострадания, будет преследовать ее до конца
Пальцы хрустнули, и она, вздрогнув, увидела, как побелели ее сведенные руки. Так нельзя. В любой момент может появиться Юрг, ее командор, и надо будет действовать. Она глубоко вздохнула и постаралась как можно дольше задержать дыхание. Серебряное и голубое, соединить серебряное и голубое. Тогда в этом сплаве родится цвет далеких звезд. Серебряное и голубое… Это маленькое нехитрое заклинание всегда помогало ей обрести душевное спокойствие. В глубине зажмуренных век задрожала, отдаваясь трепетом ресниц, рожденная в потемках холодная звезда. Мысли снова стали трезвыми, послушными, ограниченными лиловым островком плаща, на котором спал, посапывая, смуглый золотоволосый Ю–ю.
Она протянула руку, чтобы пригладить светлые теплые завитки, белая самочка гуки–куки тут же встрепенулась и подняла голову, уставившись на принцессу укоризненным оленьим глазом. “Не бойся, твоего не трону”, — шепнула мона Сэниа. Зверушка недоверчиво шевельнула ушами, но успокоилась. А не взять ли ее с собой на Джаспер? Когда Ю–ю начнет подрастать, ему станет одиноко. Никто из дружинников еще не обзавелся потомством, а семьи ее драгоценных братцев навсегда для нее закрыты. Остров большой, корма для двух гуки–куки будет предостаточно, только вот как перенесут тихрианские теплолюбивые звери неминучие осенние ураганы? Нет, в первый год нельзя, хорошо еще, если сами они с Юргом как-то приспособятся. Эрромиорг пришлет из замка сервов, над всей чашей кратера можно будет возвести прозрачный купол, до зимы еще далеко. А зимой… Сама она не боялась зимы — разлука с любимым ощущалась сейчас так мучительно, что целой вечности, казалось, не хватило бы, чтобы восполнить чудовищную разъединенность, на которую обрекли их окаянные крэги; но Юрг… Сколько выдержит он взаперти, пусть с любимой женой и тщательно оберегаемым малышом — но все-таки в постоянном бездействии, если честно оценивать по мужскому счету? Одиночество втроем, и так на долгие годы, и руки связаны нерушимым словом… О таком будущем было думать так же странно, как и о тихрианском прошлом. Значит — только настоящее. Вот ее загорелый малыш, вот тихрианин и землянин, до изумления просто нашедшие общий язык, вот три малых кораблика, спаянные воедино, — не такие уж и маленькие они, эти кораблики, без командорского шатрового корабля, оставленного на Джаспере. Каждый высотой в два человеческих роста, как раз для всадника с его крылатым конем. Но кони в этом походе ни к чему, зато один из кораблей доверху загружен какими-то неведомыми приспособлениями — как офиты, подарившие им всем утраченное от рождения зрение, дары щедрой родины ее командора. Юрг утверждал, что чуткие приборы, превосходящие любой амулет, волшебным образом отыщут даже крошечную мышь на вершине неприступной горы. Только откуда он об этом знает — мыши ведь на неприступные горы не взбираются…
Сэниа встряхнула головой, отбрасывая назад непослушные тяжелые волосы. Во время походов она туго перетягивала их сзади, чтобы не мешали прицелу — на войне как на войне, говаривал Юрг. Но сегодня ей хотелось, чтобы Юрг, вернувшись с дальних дорог в поисках проводника, увидел ее именно такой. Только увидит — и все. Она подавила невольный вздох — и вдруг поняла, что он стоит перед нею и смотрит, смотрит, словно пьет и не может напиться…
Появившийся рядом с ним Сорк тактично опустил глаза и отступил назад. В тот же миг чуть правее появилась еще троица — Флейж и Ких держали под руки статного красавца
— Открой глазки, что ли, — привычно–насмешливо бросил ему Флейж.
Но незнакомец, вместо того чтобы поднять веки, еще сильнее зажмурился и чутко повел носом, принюхиваясь.
— Горим!!! — заорал он на всю рощу хорошо поставленным голосом.
Эхо с удовольствием повторило крик, рогаты под стражниками взвились на дыбы. Мона Сэниа почему-то подумала, что в голосе недостает страха.
— Уже сгорели, — флегматично констатировал Сорк.
Незнакомец широко раскрыл глаза, зыркнул направо и налево, оценивая обстановку, и ринулся навстречу принцессе, завершая стремительный прыжок падением на колени:
— Позволь, о прекрасная дева, быть твоей опорой и защитником!
Самочка гуки–куки взвилась и прикрыла обоих малышей своим телом.
— Опоздал, братец, — сдержанно заметил Юрг. — Прекрасную деву уже защищают. В опорах тоже недостатка не наблюдается. — Все, кроме нежданного гостя, не могли оставить без внимания то, что своих отношений с принцессой командор не афишировал. — Кстати, пора и познакомиться: Мона Сэниа, позволь представить тебе…
Он сделал вопросительную паузу. Гость, не вставая с колен, развел руками и лбом коснулся краешка лилового плаща:
— О прекраснейшая из светлокожих, принесенная благостным ветром с отдаленной и неведомой мне дороги! Да пребуду вечно я в слугах покорных твоих, я, Харр по–Харрада надо…
— Вполне достаточно, — поднял руку Юрг. — Длинные имена — в трудном деле только помеха.
— Ну вот, — недовольно проворчал Харр, подымаясь и стряхивая пыль с колен, — а я только приноровился врать и дальше… В утеху прекрасной деве.
Мужчины, исключая Стамена, дружно заржали, мона Сэниа только головой покачала.
— Брехун и бабник, — вполголоса прокомментировал Флейж, впрочем, не без удовлетворения.
Мона Сэниа снова покачала головой, на этот раз укоризненно:
— Флейж!.. А ты, странник, назови свое истинное имя.
— О царственная мона, да не оскорблю я своим наипаскуднейшим именем твой нежный слух! Ибо назвали меня Поск… Может, Харр по–Харрада все-таки лучше?
— Мне тоже так больше нравится, — кивнула принцесса. — А каково твое ремесло?
— Ты угадала его — я странник, поющий разными голосами. Я исходил четыре дороги, я шел на четыре стороны — на вечное светило и против него, правой бровью к солнцу и левой… Если бы меня вопрошали стражники на рогатах, как видно, купленных у Оцмара Великодивного — непонятно только, на кой ляд? — то я показал бы им фирман краденый, или амулет поддельный, я наплел бы им, что продан па три преджизни в очередной раз тронувшимся Аннихитрой здешнему князю, который за приверженность к изящным искусствам…
— Что-что?.. — невольно вырвалось у Лронга, который до той поры молчаливо вслушивался в разговоры своих гостей.
— Правитель здешней дороги, Лилилнеро, прозванный Князем Нежных Небес, покровительствует…
Должен тебя огорчить, — прервал его Флейж. — Это — Пятилучье, или, вернее — то, что от него осталось. И ты не у своего Лиля.
Харр, застыв с разинутым ртом, переводил взгляд с одного джасперянина на другого, и сквозь пепельную темь его лица начало пробиваться что-то вроде гневного румянца.
— Это мне что, снова пробираться через два леса?! — завопил он, хлопая себя по бедрам, как петух, взлетевший на изгородь. — И мне снова крутить мозги всем странникам Оцмара, Аннихитры и Лила Нежного, пропади они пропадом!
— Со здешними странами мы как-нибудь разберемся, — сдержанно проговорил Лронг, бросая недоделанный лук и выпрямляясь во весь свой гигантский рост. — Скажи мне, повелительница дороги Джаспера, тебе надобен этот балагур?
— По–видимому, лучшего проводника не нашлось, — осторожно заметила мона Сэниа.