Чакра Кентавра (трилогия)
Шрифт:
Подросток, уютно свернувшийся калачиком, посапывал во сне. Его кожа была не светлее, чем у остальных, но бритая голова не позволяла судить о цвете волос.
— Закрой, — вздохнула принцесса. — Мой — еще малыш, ему нет и года.
— Нам всем нет и года, за исключением мудрейшего, — он поклонился шаману, маячившему в дверях.
— Приветствую, Лронг! — как хорошо знакомому, кивнул Шаман.
Трудно будет что-то объяснить этому дикарю — совсем тупой попался.
— Мой сын еще не умеет пи ходить, ни разговаривать, — сделала она еще одну попытку.
— Значит, он
— Да ничем он не одержим, он маленький, понимаешь, маленький, вот такой!
Она попыталась показать ему на пальцах — вот, мол.
Трупонос с неодобрением глянул на нее, тряхнул кистью руки и выбросил вперед указательный палец:
— Ты хочешь сказать, что он застрелен травленым орехом?
— Древние боги, да объясни ты ему, сибилло!
— Сибилло говорит, младенец еще не вырос из сумки гуки–куки, — кратко и вразумительно объяснил сибилло.
— Такого младенца здесь нет. Здесь вообще только вот этот несчастный ребенок, укушенный хамеей.
— Тогда он во власти анделиса, — покивал головой шаман. — Ты утишил его страдания?
— Я напоил его соком сизого забвенника, и он уснул.
— Ты всегда был прилежным учеником. Молодец. Двое, я вижу, уже на пути в полуночный край?
— Да, сибилло, и о нетленнике я не забыл.
Мона Сэниа, следуя их взглядам, обернулась к степе и увидела два неестественно выпрямленных тела с пучками травы, торчащими изо рта. Фея порхнула к телам и ревниво загородила их, трепеща крылышками.
— Спасибо, спасибо, — пробормотал сибилло. — Добрая ты и славная, да сопутствует тебе ветер, дующий от солнца.
Фея блаженно улыбнулась и упорхнула, прошмыгнув у шамана над самым плечом.
— Побирушка… — пробормотал трупонос. — И куда только они за добрым словом не забираются!
— Не осуждай, — строго сказал сибилло. — Кончил тут? А то пойдем.
Великан по–хозяйски огляделся: четверо еще живых были укрыты и обихожены, вдоль стены стояли на полу миски с едой и кувшины; один даже дымился.
— Да пребудут с вами анделисы милосердные, — проговорил он с поклоном, обращаясь к своим подопечным — Ступай, сибилло, а я вот дверь подопру и выберусь.
Мона Сэниа повернулась к дверному проему. Действительно, к стене был прислонен такого же размера, как и дыра, плетеный щит, и наклонное бревно вело к верхнему краю сруба. Они с сибилло вышли наружу, и поджидавший их Сорк ни о чем не спросил — по выражению лица принцессы было видно, что надежды ее рухнули. За опустившейся кожаной занавесью послышалась возня, скрипы: трупонос перекрывал последний путь, ведущий к миру из этого царства душистого ожидания смерти. Наконец и он сам показался наверху, свесил йоги, знаком велел посторониться. Спрыгнул — точно глыба камня ухнула с высоты.
— В городе начинается пожар, — коротко доложил Сорк.
Действительно, с самой высокой башни дворца — совсем рядом с оставленным для наблюдения Флейжем — подымался в вечернее небо кольчатый ствол дыма.
— Флейж, это опасно? — крикнула принцесса.
— Похоже на сигнальный огонь, — голос возник, словно принесенный ветром.
— Однако! — В голосе сибилло послышались
— А если передвинется? — спросил Сорк.
— Ежели возымеет такую смелость, то его будут поджидать хамеевы каштаны. Стражники уже у своих щелей, рогатки наготове.
— И фляги с вином, настоянном на бессоннике, — подхватил обладатель соломенных одежд. — Так что не утруждай моей спины — ведь это мне наутро тащить твоего человека в анделахаллу. Если, конечно, гуки–куки не полакомятся.
Джасперяне промолчали, не сочтя нужным объяснять ему, что не стоит беспокоиться о их безопасности. Легкие полускафандры, которые здесь принимали за глухие камзолы, выдерживали десинторный разряд, так что, если даже этот “хамеев каштан” был не просто ядовитой колючкой, а какой-то пакостью разрывного действия, опасаться можно было только за Таиру. Впрочем, ее-то верные воины оберегут как надо.
Великан пошаркал ногой, сбивая в кучу лежащее вдоль стены сено:
— Присаживайтесь, инодорожные гости, я смою с себя печаль, и мы предадимся беседе; может быть, и ты, отмеченная прельстительной грустью, почерпнешь из нее капли истины, освежающие путь к искомому.
Мона Сэниа, помаргивая от удивления, машинально опустилась на мягкую подстилку — спокойный тон и изысканная речь, неожиданная для такого низшего существа, как трупонос, вернули ей совсем было утраченную надежду.
— Я забыла его имя, — прошептала она сибилло, поглядывая на темный силуэт великана, удалявшегося к невысокой каменной гряде. — И потом, разве ему самому разрешается передвигаться?
— Его имя сейчас Лроногнрэхихауд–по–Рахихорд–над–Хумусгигрейтос, а остальную часть своего имени он утратил, когда был раздвоен его брат и заточен отец. Сибилло всегда называло его просто Лронг, вот и ты так его зови. Он кроток, хотя и сохранил звание рыцаря, и не обидится.
— Тогда я буду обращаться к нему: рыцарь…
— Травяного Плаща. Но, знаешь, его плащ пованивает, так что не стоит ему об этом лишний раз напоминать. Хотя, к чести его сказать, меняет одежды он после каждого шага за порог анделахаллы — не иначе как дюжина девок на его телегах трудится. А что касаемо запретов, то город со стражниками все-таки за стеной, а против хамеева яда он каждый раз травку–хамехвостку жует.
— А ты? — спросила принцесса, невольно прислушиваясь к доносящемуся из-за гряды плеску и пофыркиванию, словно купали копя.
— Сибилло заговоренное.
— Как ты думаешь, он может что-нибудь знать о моем сыне?
— Что думать — спросим.
Плеск прекратился, и вскоре послышались гулкие шаги. Мона Сэниа невольно опустила ресницы, вспомнив давешнюю встречу, но босые ноги прошлепали мимо и остановились. Она приоткрыла глаза, опасливо косясь — Лронг, в длинных кожаных штанах в обтяжку и простой накидке, короткой спереди и почти до земли сзади, развешивал на сучках, торчащих из стены, мокрые сандалии. Закончив это дело, он присел на камень против женщины и, чуть склонив голову набок, проговорил: