Чалдоны

Горбунов Анатолий Константинович

На поляне он снова остановился, бесшумно умял лапками под собой снег, хищно оскалился и, резко оттолкнувшись от утоптанного снега, прыгнул на птичью лунку. Поднимая крылышками облачко снежного буса, в зубах зверька бился снегирь.

Жадно съев птичку, зверек старательно умыл лапкой мордочку, покатался по снегу, отряхнулся и направился дальше в поисках горячей крови.

А мороз крепчал: туже стягивал кору на стволах осин, отсекал на елях продолговатые серьги шишек, как бы хвастаясь перед тайгой сшитой из куржака шубой, покрякивал и похрустывал.

Свернувшись калачом

на хвойной подстилке, Соболька дремал. За стеной покашливал уснувший хозяин, пищали осмелевшие мыши, потрескивали в печке дрова. На разлапистой пихте лениво ухал филин. Недосягаемая для клювастого соседа, в темном лабазе белка-летяга грызла пшеничные сухари. Вдруг Соболька заволновался. К привычным запахам человеческого жилья примешался еле уловимый посторонний. Соболька выскользнул из сенцев на улицу. Напружинил хвост и замер. Постоял-постоял и, подняв к небу морду, глубоко втягивая норками воздух, пошел на раздражающий его запах. В полупоясе речного хребта Соболька наткнулся на след. Поддел чашечку следа носом, подкинул — она рассыпалась. След был свежий. Пробежав минуты две по следу, Соболька неожиданно свернул вправо и пошел прыжками на маячившие вдали скалы, срезая по прямой загибулину речного хребта. Выйдя снова на след, он пошел около него еще размашистее.

Зверек, почуяв погоню, остановился и прислушался. Растерянно потоптавшись на снегу, вспрыгнул на высокий пень, с пня на кедр, с кедра метнулся под бурелом и длинными скачками понесся вглубь тайги к аранцам — каменистым россыпям. Потеряв у пня след, Соболька сделал широкий круг. Наткнувшись за буреломом на выходной след, он кинулся наперерез и отжал зверька к реке. Выписывая круги и восьмерки, зверек мчался то обратным своим следом, то по следу собаки, то бросался по целику в сторону, стараясь запутать погоню. Но сбить Собольку со следа не удалось. Тогда он повернул на ближайшую гарь, надеясь спастись в запуску — в пустой колодине или дупле. Настигая зверька, Соболька взвизгнул, тот стремительно взметнулся на молодую осину. Скользя когтями по мерзлому, гладкому стволу, с трудом вскарабкался на ближайшую ветку.

— Хр-хр! — сердился зверек.

— Гав-гав! — отвечал Соболька.

Гремучий лай собаки, отзываясь за невидимой цепью хребтов, дробился и множился по распадкам на дребезжащие осколки эха и сливался в монотонный гул в бездне наступающего утра.

Поблескивая острыми когтями, зверек переминался на ветке и хырчал. Он мерз. Когда мороз доконал его окончательно, он ползком добрался до середины ветки и, прицелившись, метнулся на соседнее дерево. Но хрупкая ветка обломилась, и зверек, растопырив в воздухе лапы, полетел в дымящуюся пасть Собольки…

Дядя Кеша проснулся от настойчивого царапанья в дверь. Нехотя поднявшись с нар, старый охотник подбросил в прогоревшую печку смолевых поленьев, разжег их берестой и запустил в зимовье Собольку.

— Заходи, заходи, горе луковое. Зазяб небось на улице? Сейчас завтрак сообразим — да в поход…

Черной опутаны лайка, поглядывая на хозяина смеющимися глазами, весело помахивала хвостом. В зубах она держала соболя, точь-в-точь такого, о каком мечтал вчера дядя Кеша.

НАПАРНИКИ

Быль

Декабрь — время жгучих морозов, скупых порош, коварных наледей и полыней. Пройдут по тайге люди на охотничьих лыжах, затвердеет след к вечеру — хоть пляши на нем. Торный путь в зимней тайге зверью в радость: горностай, соболь, лисица, белка разгуливают по нему, как по чернотропу. Вон и сохатый вышел на старую лыжню, местами переметенную шершавой поземкой. Ломая тяжелыми копытами закрепчавший снег, пофыркал от досады и свернул на ближайшую релку.

— Проказник, опять путик изноздрил, — сердито проворчал Илья Чупров. Охотник остановился, воткнул в снег посох, снял с рук собачьи мохнашки и закурил.

Напарник — Николай Агафонов, — поравнявшись с ним, рассмеялся:

— Он у бубновских любителей повадку перенял. Те как собираются свои ловушки проверять, так в контору коопзверопромхоза звонят: ушли на Чечуй Чупров и Агафонов? Самим-то лыжню мять лень.

Снова зашуршали по запорошенному безмолвью лыжи. Теперь впереди — Николай. Идут, переговариваются, проверяют ловушки. Где соболя или белку снимут, где подновят приманку. Не одну зимушку меряют кочергой чертовы кулички, сдружились. Оба — потомственные охотники. С детских лет с ружьем. За внешней хмуростью кроется веселый характер и человечность.

Осталось проверить последнюю ловушку — плашку. Насторожили они ее в прошлый обход, почти у самого зимовья. Сейчас плашка была спущенной. Снег вокруг истоптан. Давок валялся в стороне, около чернел жеваный соболь. Николай поднял зверька:

— Опять, Илья, росомаха напакостила.

— Так и будет ловушки зорить, пока с нее шубу не сдернем, — обреченно откликнулся Чупров, внимательно рассматривая следы.

Насторожив плашку, скатились по склону к зимовью, стоявшему на берегу Чечуя. Сняли лыжи, аккуратно прислонили их к бревенчатой стене. Устали. Пять зимовий за неделю по кольцу обошли. Это — последнее.

Отряхнувшись от снега, Николай убрал в сторону кол, подпиравший дверь, приоткрыл ее и жалобно попросил в сумрак:

— Здорово, хозяин! Ночевать пустишь? — И, помявшись, нерешительно перешагнул через порог.

Илья, наоборот, зашел смело, и спросил с заботой в голосе:

— Истосковался, поди, хозяин? Сейчас тебе печку растопим, чаем горячим напоим, к девкам на вечерку поведем!

Дрова и лучина наготове. Пока Агафонов ходил по воду, Илья растопил печку и достал с лабаза глухаря, добытого в прошлый обход, и туесок с малопросольными ленками.

Николай занес ведро с водой в зимовье, поставил на скамеечку в углу.

— Илья, заглянем на полынью, пока светло? Интересно, живы там утки? Морозы стоят…

— Завтра попутно и заглянем, — отказался Илья. — Ходули гудят, моченьки нет.

Полынья эта не замерзает всю зиму. Бьют в том месте горячие ключи и не дают льду схватиться. Вот и пара чернетей осталась на зимовку.

После ужина при свете керосиновой лампы напарники принялись за обработку пушнины. Разминая грубоватыми пальцами чуть оттаявших соболей и белок, ловко снимали шкурки и обезжиривали.