Чалдоны

Горбунов Анатолий Константинович

Вилочки в двух связанных между собой авоськах были похожи больше на детские мячи. Стукни оземь — подпрыгнут до белого облачка.

Напротив нас, ехидно посмеиваясь зеркальными стеклами, лихо притормозила серая иномарка. Высунулся курчавый молодец.

— Бабка, где тут капустное поле?

— Езжай направо, касатик, — махнула рукой Красная Шапочка в сторону дальней свалки и спохватилась, когда автомобиль уже исчез в клубах пыли: — Ошиблась, будь я неладна, не туда направила.

Стало обидно за ее ласковый разговор с курчавым хватом, примчавшимся за дармовой капустой. Такой все соберет, где плохо лежит.

Кого только не встретишь об эту пору за деревенской

околицей — и пеших, и на костылях, и на колесах. Одних гонит беспросветная нужда, других — жадность. Все стремятся что-то урвать от земли, которую давно любить перестали. Если бы любили, не докатились бы до волчьей жизни. Живем, как по трясине идем — не знаем, где засосет.

Вспугнув мои невеселые мысли, Красная Шапочка неожиданно рассмеялась:

— Намедни бегала на пахоту за морковкой. Наковыряла обломочков, несу домой. Догоняет дедок с бутылками в рюкзаке и с лету сватать: «Выходи, пава, за меня замуж, озолочу!» Забавный. Давай с ним в кошки-мышки играть, мозги пудрить. С болтовней путь короче кажется. Откуда ни возьмись, караульщики капусты: «Показывай, орел, что несешь?» Поддатые крепко. «Не имеете права без ордера обыск чинить, — уперся дедок. — Без адвоката лопотать с пьяными не желаю…» Насмотрелся лысый чудак американских фильмов, решил, видимо, передо мной грамотешкой блеснуть. Огрели плеткой, он и закатил яблочки. Караульщики испугались — и тягу. Лежит, распустился. И воздух в рот дула, и руки-ноги сгибала, еле-еле отводилась. Что, говорю, жених, одыбал? Завтра в церковь пойдем венчаться, коли до поцелуев дело дошло. Мычит в ответ. Да вон, легок золотарь на помине — сто лет проживет!

Поравнявшись с нами, дедок на ходу приподнял соломенную шляпу, смущенно поздоровался. В уемистом рюкзаке звякнула стеклотара, вроде тоже приветствовала нас. Жених был худ и бедно одет.

— Как там адвокат поживает? — на полном серьезе спросила Красная Шапочка.

— Чудесно! — отпарировал дедок, подозрительно ожег меня цыганскими глазами и прибавил шагу. Его явно напугали мои казацкие усы и форма омоновца, которую мне насильно сунул сосед-сердечник за пакет сушеной боярки.

— Геолог… — Красная Шапочка печально посмотрела деду вслед, перекрестилась. — Под старость лет залежи пустых бутылок открыл, носит втихаря. Бобыль. Вот и я одна как перст. Еще при коммунистах надсадилась от железяк на заводе, осталась без детей. Летось мужа похоронила, на операцию денег не нашлось. Где тонко, там и рвется. На советскую пенсию можно было концы с концами связывать, а на нынешнюю — скупому хозяину собаку не прокормить. За квартиру — отдай, за электричество — отдай. Остаются злыдни, как хошь, так и живи. Демократия! Телевизор включишь — сплошь шизофреники. Чавкают шоколад-мармелад, галятся над голодными ребятишечками. Как-то молодая пара шизофреников набивалась в родню: «Пропиши нас, бабушка, будем ухаживать за тобой, кормить-поить…» Отказалась. Быстренько на тот свет отправят, а квартиру присвоят. Лучше ее на детский дом перепишу. Приватизированная! Вот и возьмут надо мной шефство сиротки…

Погожий октябрек хоть и озоровал звонкими утренниками, на скошенных лужайках, поднявшийся сызнова, по-юному цвел тысячелистник, по ивовым берегам обмелевших озеринок привычно зеленел сорокоприточник, а жесткий, шишковатый рогозник бесстрашно забрел по пояс в студеную воду и щедро рассыпал вокруг себя вызревший пух, похожий на снежок. Я поглядел на часы и взялся за дужку ведерка. Красная Шапочка легко вспорхнула с бревнышка, перекинула через плечо авоськи с капустой, провела по сияющему лицу прозрачной ладошкой, как умылась.

Шли через пригородный

лесок по накатанной автомобилями просторной просеке, молча радуясь позднему празднику увядания. С удивлением поглядывали на опрятные муравейники: летом они были разрушены отдыхающими горожанами. Рыжие муравьи успели отстроить их вновь, основательно подготовиться к длительной зимовке и теперь весело прощались с жарким солнышком, удерживая его над собой цепкими лапками за тонко поющие лучи. Около муравейников кое-где робко топтались смуглые обабки, источая ядреный грибной дух. Между высветленными деревьями искрилось игривое море.

Откуда ни возьмись, ехидно посмеиваясь зеркальными стеклами, прошуршала мимо серая иномарка. Красная Шапочка не успела отпрянуть. Округлым краем багажника ее отшвырнуло на березу. Раскатились зеленые вилочки по золоту опавшей листвы. Над оцепеневшим от ужаса морем белым ангелом, причитая, взметнулась соколиная чайка.

КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ

Расссказ

К. Пашкову

Не успел Костя-Борода на лед ступить, а рыбачья слава так и скачет вокруг него пузатым ершом.

— У Кости-Бороды солдатские рукавицы!

— Костя-Борода рыбу сквозь лед видит!

Слушал Гоша Огородников, слушал и, озорства ради, возьми да крикни:

— Кто мой бур украл?

Рыбаки заорали привычно хором:

— Костя-Борода!

Кумир подпрыгнул, как ошпаренный:

— Ошалели, что ли?! У меня свой бур, вот он…

Рыбаки стыдливо примолкли. Ясно, промашка вышла! А через минуту снова шепоток пополз от лунки к лунке:

— Костя-Борода свистом рыбу приманивает…

— У Кости-Бороды удочка автоматически подсекает…

Гоша заткнул уши запасными поплавками, притворился глухим. Тут же нашлись жалельщики: братья Лапкины — Тимоха и Сема — стали на пальцах объяснять, какой Костя-Борода молодец. Еще и записку сунули под нос: «Если есть лишний крючок, отдай на сохранение Косте-Бороде!»

Это уже ни в какие ворота не лезло, терпеть издевательство не было больше сил. Огородников стал сматывать удочку и выудил соленый огурец. Братьев Лапкиных проделка! И когда успели насадить?! Ишь, вприсядку ходят! Костю-Бороду потешают. Совсем рыбачью гордость потеряли. Ну, ловит Костя-Борода мелкоту… Ну, пришел в новых солдатских рукавицах… Что теперь — на коленках перед ним ползать?

Дома Гоша не находил себе места, метался из угла в угол. Сердце било тревогу. Оголтелое поклонение Косте-Бороде того и гляди перерастет в мировой культ личности. Гоша лукаво подмигнул себе в зеркало: «Надо остановить зло, развенчать самонадеянного рыбачишку. А как? Ведь Костя-Борода круче тайменя, хвостищем рыбачьей славы огреет по башке — в штанах мокро станет…»

И вдруг его осенило: клин вышибают клином! Гоша съездил на китайский базар, купил хвост свежемороженой тихоокеанской селедки и солдатские рукавицы, чтобы удобней было рыбачью славу стяжать.

Утром, чуть свет, он был уже на льду. Воровато оглядевшись, обмакнул селедку в лунку, обвалял в снегу и отбросил в сторонку — вроде сама упрыгала.

— Держись, Костя-Борода! Будешь ты иметь бледный вид и телячью походку…

Первыми появились братья Лапкины.

— Ух ты, солдатские рукавицы! — Тимоха от восхищения даже языком прищелкнул.

— Точь-в-точь, как у Кости-Бороды! — нахально поддакнул Сема и с интересом уставился на селедку. — Успел обрыбиться?

Гоша Огородников демонстративно отвернулся, не хватало еще вступать в разговор с марионетками.