Чалдоны
Шрифт:
Тот с готовностью постучал хвостом по полу: дескать, правдивей некуда!
Расстреляв на солонце старую лису, охотник так ни разу и не задумался о том, что лишил кого-то кормилицы. Любопытства ради выпалил подмоченный заряд картечи, вот уже несколько лет болтавшийся в патронташе, — и лисенок остался без матери.
Шли дни. Сирота постепенно привыкал к одиночеству. Кедровый островок, опоясанный непроходимой топью, и глубокая нора были надежным убежищем от врагов.
В сумерки, когда лес таинственно затихал и в небе вспыхивали так похожие на золотистые глаза матери влажные звезды, лисенок выходил на охоту.
«Надейся
Бурундуки, рябчики, мыши водились в окрестностях в изобилии. К тому же нынче рано высыпали грибы и поспела черная смородина. Лисенок объедался сахаристой ягодой и вялеными обабками, там и сям наколотыми на сучки запасливыми белками. Быстро умнел и рос. Филин, унесший когда-то сестрицу, теперь был ему не страшен; да и завидев ястреба, лисенок больше не прятался в кустах — гордо стоял на открытом месте и вызывающе задирал к небу острую усатую мордочку. Даже свирепую рысь, живущую в истоке речки, не боялся. Хитрый и быстрый, он был для нее недосягаем. Медведей и подавно не принимал всерьез — они сторонятся лисьего духа.
В яростной борьбе за существование промелькнуло улетной птахой его первое лето жизни. Сморщилась и осыпалась черная смородина, исчезли грибы. Кедровки вышелушили островок до последней шишки. Опала с лиственниц позолота. Рябчики стали пугливее, бурундуки и мыши — проворнее. Выручали лисенка зайцы. Побелевшие перед самой зимой, они на фоне чернотропа были заметны, поэтому старались больше отлеживаться в пестрых березовых укромах. Их-то лисенок и выслеживал днем. Недолго пировал — выпал снег, и зайцы порезвели.
Как-то раз, распутывая наброды тетери, наткнулся на странные следы. Понюхал продолговатые лунки и вздрогнул: пахло смертью! Лисенок не знал, да и откуда мог знать, что это прошел тот самый охотник, когда-то расстрелявший на солонце его мать. Следы вели с дальнего заброшенного покоса, где в дремучем распадке стоит потайное зимовье. Прошлую неделю охотник белочил там с Полкашкой, попал в густой снегопад. Вдруг крутившийся около кобель ринулся вперед и отрывисто забасил. В ответ раздался рев, перед глазами охотника замельтешил бурой тенью зверь, а рядом второй — поменьше. Не растерялся, моментально всадил в стволы пару жаканов, ударил в одну и другую тени поочередно. Тут же молниеносно перезарядил ружье…
Оказалось, опромышлял корову и телка, утерянных старым лесником. Корова еще в мае утянулась в лес, отелилась там и одичала. Поискал-поискал хозяин и махнул рукой: медведь буренку заломал, или приблудный варнак зарезал.
Охотник носит, крадучись, мясо да жене похваляется: мол, какой он фартовый! На Полкашку чуть ли не молится, гладит:
— Молодец! Двух «изюбрей» сразу поставил хозяину под выстрел.
Жена — простая душа — верит, старается накормить кобеля повкуснее…
Лисенок с визгом крутнулся и прогонистыми прыжками бросился наутек.
Делая очередную ходку за мясом, охотник наткнулся на свежую лисью топтаницу.
— Так-так… — зловеще произнес он. — Воротник объявился.
Обильные снегопады согнули в дугу чахлый березник. Толстенные кедры кое-как удерживают на могучих мохнатых ветвях тяжелую кухту. Лес звенит от мороза и полыхает на зимнем солнце голубым пламенем. Ключик около норы покрылся затейливыми наплывами намерзшей наледи, из
Лисенок, свернувшись клубочком, лежал под кедром и сыто жмурился. Ночью он съел очередного зайца, попавшего в петлю. Много их расставил проноженный охотник на заячьих тропах! Каждую тщательно натер пихтовой хвоей, чтобы отбить запах металла и собственного пота, но рыжий хитрован издали слышал, как они «поют» на морозе, и обходил стороной. За укрытой сугробами топью тревожно затрещала кедровка, к ней припарилась еще одна. Гулкое эхо запрыгало серебряной белкой по ветвям, осыпая легкий иней. Лисенок вскочил и замер. Вот раздался стук, следом — шум обрушившегося снега. Ну да, это охотник обивает посохом с густого ольшаника кухту. Поскрипывают сыромятные юксы на голицах. Лисенок напружил распушистый хвост с белым кончиком, втянул в себя чуткими норками искристый воздух: смерть идет! Недолго думая, рысцой подался по наплывам наледи вниз по ключику. Пересек топь, а дальше — по тугим комкам палой кухты исчез в материковом лесу. Таким вот манером он всегда уходил на охоту и возвращался. Правда, иногда лисенка выдавали пороши, но и тут он приспособился плутовать: находит, набродит восьмерками — сам леший не разберет, где вход, а где выход.
Полтора месяца потратил настырный охотник на поиски убежища рыжего хитрована — безрезультатно. Вот и сейчас остановился в растерянности, сдвинул на затылок ушанку, оперся о посох, размышляя: идти дальше или нет? Постоял-постоял и обреченно повернул назад. Двухпружинный капкан так и остался болтаться без дела на поясе. Подрезать его под лисий след бесполезно — бдительный зверь никогда не ходил по одному и тому же месту, кроме центральной лыжни, на которой насторожить незаметно какую-либо ловушку было невозможно. Бегая по ней, лисенок частенько натыкался на аппетитные с виду куриные косточки и мясные шарики, начиненные ядом. Подозрительно косился на опасные гостинцы и сердито фыркал.
Выбравшись на центральную лыжню, охотник решил на обратном пути проверить петли. Скатился со склона к речке и наехал на дымящуюся кучку. Присмотрелся — в лисьем помете явно преобладала заячья шерсть.
От ярости вышел из себя:
— Живьем шкуру сдеру, пакость!
Получилось, сам того не ведая, лисенок мстил убийце за свою мать и за обворованного старого лесника.
В опасных играх с человеком не заметил, как в лес ворвался апрель, а вместе с ним — голод. Он-то и выгнал отощавшего лисенка на свалку, мимо которой все тот же охотник шастал на глухариный ток.
Снабжал свалку пищевыми отходами санаторий. Мышей расплодилось — ступить некуда. Появлялся лисенок в этом раю в час лунги — когда была уже не ночь, но еще и не утро. Мышковал до зорьки и уходил на лежку.
Шастать-то шастал охотник мимо свалки, да все примечал. Возвращаясь однажды по свежей пороше с глухариного тока, зацепился взглядом за цепочку лисьих следов, уходящую по чуть приметной тропке в хвойный крутяк…
Лисенок, уже привыкший к смешанным запахам свалки, не обратил внимания на запах железа и угодил в коварную ловушку левой задней лапкой — тонкая косточка так и хрупнула. Двухпружинный капкан, привязанный к тяжелому потаску за стальной тросик, не давал уйти. Лисенок обгрыз вокруг все ветки и окровянил заледеневший снег. В конце концов обессилел, вывалил омертвевший язык и скрючился в беспамятстве.