Чародей лжи
Шрифт:
Он блефует. «Мои трейдеры сыты по горло всеми этими хедж-фондами», – говорит он. Мол, невелика потеря, на их место придут другие, к нему в очередь стоят годами. И пусть не забывают: он-то всегда «хранил верность» Fairfield Greenwich, напоминает Мэдофф Такеру.
Такер, спокойный, как адвокат, проигрывающий процесс, уверяет Мэдоффа, что они с Ноэлом работают над совершенно новым фондом Greenwich Emerald, который будет чуть рискованнее, зато куда прибыльнее. Как только рынки поуспокоятся, продажи акций пойдут влегкую.
Мэдофф высмеивает саму мысль о том, будто Такер и Ноэл способны собрать 500 млн, – что с того, что они уже вкладывают
Через несколько минут потрясенный Джеффри Такер строчит электронное письмо своим партнерам. «Только что говорил по телефону с Берни, он рвет и мечет, – докладывает Такер и повторяет угрозы Мэдоффа. – Думаю, он говорил искренне».
Искренним Берни не был. Фонд Fairfield Sentry еще до 31 декабря свернет свою работу, но не потому, что Такер с партнерами не «отбивались» от изъятий, а потому, что они двадцать лет подавляли свой скептицизм, раз и навсегда уверовав, будто с Мэдоффом их золотые копи не подвержены риску.
В тот же день внизу, на семнадцатом этаже, находящемся в ведении Фрэнка Дипаскали, правой руки Мэдоффа, Дипаскали подготовят документ, по которому Стенли Чейз, один из кредиторов Мэдоффа еще с 1970-х годов, сможет изъять с одного из своих счетов 35 млн долларов. Чейз был верен Мэдоффу куда дольше, чем парни из Fairfield Greenwich.
Около четырех часов дня друзья и клиенты начинают прибывать на заседание совета фонда Gift of Life Bone Marrow, который оказывает помощь в поисках донорского костного мозга для взрослых, больных лейкемией. Берни и его жена Рут поддерживают фонд, потому что от лейкемии умер их племянник Роджер, а их сын Эндрю страдает от сходного недуга – одной из разновидностей лимфомы. Члены совета появляются поодиночке и парами и поднимаются по закругленной лестнице из приемной на восемнадцатый, административный, этаж фирмы.
С лестничной площадки они сворачивают направо и следуют в большой конференц-зал со стеклянными стенами, расположенный между офисами Мэдоффа и его брата Питера. Там к ним присоединяется Рут Мэдофф. На низком столике возле одной из дверей Элинор Скиллари, секретарь Берни, сервировала безалкогольные напитки, воду в бутылках и закуски.
Исполнительный директор фонда Джей Фейнберг, сам выживший после лейкемии, вместе со своим состоящим в совете отцом и несколькими сотрудниками усаживается в конце длинного стола с каменной столешницей. В другом конце стола Берни, справа от него Рут. Здесь все те, кто тесно связан с каждым из десятилетий жизни Мэдоффа: его приятель Эд Блюменфелд, с которым они на пару купили новый самолет; владелец бейсбольной команды New York Mets и друг детства Фред Уилпон, с которым они ходили по одним улицам в Рослине на Лонг-Айленде; Морис (Сонни) Кон, партнер Мэдоффа по Cohmad Securities с середины 1980-х и друг, с которым они столько лет делились анекдотами и с которым теперь делят офис.
Приезжает Эзра Меркин, финансист и «канал связи» со многими еврейскими благотворительными учреждениями. Он втискивается в черное кожаное кресло рядом с Рут. Тут же сидит элегантный биржевой брокер из Cohmad Боб Джаффи, зять Карла Шапиро, долговременного вкладчика Мэдоффа из Палм-Бич. За стол усаживаются еще несколько членов совета и приглашенных участников совещания. Возникает небольшая заминка, никак не дозвониться до Нормана Бремена, бывшего владельца футбольной команды Philadelphia Eagles,
Сейчас за столом почти сплошь друзья Мэдоффа, его почитатели, его клиенты. Через несколько дней все они, как и тысячи других, превратятся в его жертв. Их богатство усохнет, а репутация пошатнется. Жизнь станет для них кошмарным круговоротом адвокатов, тяжб, показаний, заявлений о банкротстве и судебных баталий. Все они будут глубоко сожалеть о том, что доверились добродушному, убеленному сединами человеку, расположившемуся во главе стола.
Рут ведет протокол, а Мэдофф обращается к повестке дня, в которой сегодня два основных пункта – дальнейшее привлечение средств и подготовка большого весеннего ежегодного обеда. Необходимо сформировать комитет по сбору средств. «Кто этим займется?» – спрашивает Мэдофф. Заняться соглашается Фред Уилпон. Далее обсуждаются обычные рабочие моменты, вот только некоторые участники встречи впоследствии припомнят, что в какой-то момент Фейнберг раздал членам совета листки с изложением позиции фонда относительно конфликта интересов; каждый поставил свою подпись, после чего листки были собраны и, вероятно, подшиты в дело.
К шести часам вечера все заканчивается. Мэдофф выводит жену и друзей через отдельный выход на девятнадцатом этаже. Они удаляются в зимнюю ночь.
Вторник, 9 декабря 2008 г
Земля начинает уходить из-под ног. Мэдофф планировал встретиться с сыном своего друга Дж. Айры Харриса – некогда одного из «львов» Уолл-стрит, ныне добродушного филантропа из Палм-Бич, – но встреча отменена.
Вместо этого Мэдофф сидит со своим старшим сыном Марком и объясняет, что у него, несмотря на падение рынка, был очень удачный год в бизнесе консультаций по частным инвестициям. Чистая прибыль составила несколько сотен миллионов долларов, и он хочет выплатить некоторым сотрудникам бонусы чуть раньше обычного. Не в феврале, а сейчас, на этой неделе. Он велит Марку набросать список сотрудников отдела трейдинговых операций, которые заслуживают поощрения.
Не на шутку встревоженный, Марк советуется со своим братом Эндрю. Они оба видят, что с каждым днем, по мере того как сжимаются тиски рыночного кризиса, отец все больше нервничает. «Ничего страшного, просто у хедж-фондов небольшая напряженка с ликвидностью», – сказал он им в прошлом месяце. Но теперь уже очевидно, что отец не просто обеспокоен: они никогда не видели его в таком состоянии. И с чего это он вознамерился швырять миллионы на досрочные бонусы? Бессмыслица какая-то! Разве не лучше было бы приберечь наличность, когда все так зашаталось? Ему бы подождать и посмотреть, как будут обстоять дела через два месяца, когда придет время выплачивать бонусы. Но Берни Мэдофф диктатор – он у руля и никаких возражений не терпит. И все же братья решают поговорить в среду с отцом о своих тревогах.
После того как рынки закрылись и фирма начинает пустеть, Мэдофф пересекает овальную приемную, где сидят секретари, и входит в кабинет Питера. За два года, минувших после смерти единственного сына, Питер постарел и замкнулся. Он всегда носит в бумажнике фотографию Роджера, сделанную в конце его короткой жизни, когда лейкемия уже оставила свою печать на его некогда красивом лице. До этой тяжкой утраты Питер десятилетиями был правой рукой Берни, его самым близким другом, «технологическим гуру» фирмы, «братишкой».