Чародейский рок. Чародей и сын
Шрифт:
Магнус запрокинул голову, уставился в небо, попытался вспомнить. Через несколько минут он кивнул.
— Я заметил, что ты обвиняешь тех, кто пытается навязать другим собственную форму власти, в то время как сам всю жизнь посвятил тому, что подталкивал народ Грамерая на путь демократии.
Род кивнул.
— Могу ответить на это только одно: я-то все–таки подталкиваю, а они навязывают. Правда, не уверен, что разница так уж велика.
Магнус усмехнулся.
— Совсем не велика, если учесть, с каким религиозным пылом ты рассуждаешь
— Верно. Но ведь я просто помогаю людям определить ту форму общественной жизни, которую, как я уверен, они и сами бы выбрали, — разве нет?
— Но похоже, что твои враги, анархисты из будущего, свято верят, что люди, будучи предоставлены сами себе, предпочли бы раздробить Грамерай на отдельные, воюющие между собой деревни. Другие твои враги, футурианцы–тоталитарис- ты, уверены в том, что народ выбрал бы диктатуру.
— Не совсем так. Они уверены в том, что можно одурачить людей и насильно навязать им такие общественные уклады.
— А ты непоколебимо уверен в том, что народ Грамерая непременно выберет демократию?
Род вздернул бровь.
— Я разве когда–либо выказывал хоть йоту скептицизма по этому поводу?
Магнус ухмыльнулся.
— Ну разве я не справедливо обвинил тебя в лицемерии?
— Вполне справедливо. Но если я честно и откровенно верю в самоопределение и столь же честно и откровенно верю в то, что демократия — это самый лучший путь для народа, какой у меня выбор?
— Никакого, кроме того, чтобы, умело управляя людьми, добиться того, чтобы они сами доросли до демократии. — Магнус понимающе кивнул. — Да, теперь я вижу: лицемерие неизбежно. Ведь если бы тебе пришлось воздерживаться от деятельности во имя демократии из почитания самоопределения, ты все равно был бы лицемером, правда? Да, понимаю. — Он вдруг резко взглянул на отца. — А я в чем лицемерю?
Род покачал головой.
— Пока трудно судить. Все зависит от того, что станет делом твоей жизни. Пока ты к этому даже не приступал. Да и о своих личных убеждениях ты не очень–то откровенничаешь.
— Неохота ссориться, — пробормотал Магнус.
Род невесело кивнул.
— Наверное, ты прав. Ладно, поймай меня как–нибудь в хорошем настроении и расскажи, о чем ты думаешь. Ладно, сынок? Мне действительно интересно.
Магнус тепло и немного удивленно улыбнулся.
— И ты вправду к этому отнесешься, как к признанию друга, и не станешь пытаться меня перевоспитывать?
Род некоторое время шагал молча.
Потом он кивнул.
— Да. Если это нужно для того, чтобы узнать, о чем на самом деле думает мой сын, — да. Если ты будешь помнить о том, что мое молчание — не знак согласия или одобрения, я обещаю, что просто выслушаю тебя и не буду пытаться втолковывать тебе истину.
— Даже обиды не выкажешь? — Магнус покачал головой. — Нет, отец. Не знаю, смогу ли я решиться причинить тебе боль.
Род вздохнул.
— Ладно, попытка — не пытка. Скажи мне честно и откровенно, каково твое мнение
— Не могу, потому что пока у меня нет такого мнения — вернее, есть, но я ему еще не доверяю. Я видел разъяренного церковника, жестоких монахинь и девушку, которая изнывает под игом чужих авторитетов, — но разве не все в се возрасте этого не любят?
— Не… — Род не договорил — вовремя прикусил язык.
Магнус улыбнулся.
— Хотел сказать: «Не все»? Что ж, может быть, и не все. Помимо всего прочего, я еще не знаю, что местные жители думают о своем благочестивом епископе.
— Нуа я знаю. Конечно, исследование общественного мнения пока носит самый предварительный характер. Что люди могут выболтать жестянщику, то я и услышал. Но насколько я могу судить, большинство крестьян существующее положение дел вполне устраивает. Наверняка здесь найдется несколько недовольных — вроде того самоубийцы, которого схоронили вчера утром, и его отца, пожалуй… — Род помрачнел, справился с возмущением и продолжал: — И все же большей частью люди здесь довольны тем, что живут по указке церковников и в соответствии с собственной версией Библии. Они даже не имеют ничего против того, что епископ публично срамит их с амвона — хотят осознавать, насколько они никчемны, потому как это повышает их шансы попасть в Рай.
Магнус неприязненно поежился.
— Какой же у них перевернутый катехизис. Ересь проповедуется под видом Священного Писания, и те, кто это проповедует, сами не осознают собственного лицемерия!
— Большинство людей его не осознают — вот почему истинная Церковь учит нас тому, что мы должны постоянно изучать собственным разумом.
— «Не изучая жизнь и жить не стоит»? — Магнус улыбнулся. — Отцы ранней Церкви почитывали Платона, верно?
— Тебя эти сантименты не устраивают?
Магнус покачал головой.
— По крайней мере Церковь преклоняется перед четкой логикой. А этот «епископ» заботится только о том, чтобы у него внутри все было хорошо.
— «Внутри» — это ты мягко сказал. А вот тот бедолага- подросток, которому нынче так досталось за то, что он приревновал к другому парню свою подружку, — он небось снаружи не очень благосклонно наказание воспринял. — Магнус резко глянул на отца, но Род продолжал: — Вот такого лицемерия я не выношу: проповедуют милосердие и любовь, а потом разворачиваются и кого–то прилюдно унижают.
Магнус такое тоже ненавидел, но услышав такие речи от отца, был готов взбунтоваться и встать на защиту монахинь, хотя и у него они, естественно, никакого восторга не вызвали.
— В любой социальной группе должна существовать какая–то дисциплина, отец.
— Дисциплина — да, согласен. Но ее можно добиваться без ненависти, без радости при виде страданий жертвы. Я мало уважаю тех, кто проповедует любовь и понимание и при этом вынашивает в сердце месть. Думаю, и говорить не стоит о том, что этот юноша — один из недовольных.