Чарусские лесорубы
Шрифт:
Сергей сидел за столом и читал «Повесть о настоящем человеке». Нехотя оторвавшись от книги, он глянул на часы, лежащие тут же, возле керосиновой лампы. Время было позднее — без четверти двенадцать.
— Кого мне беречься? — спросил он рассеянно.
Гущин взял стоявший возле порога голик, обмел снег с валенок, сложил в шапку рукавицы, бросил ее на приступок возле печки и, пройдя в передний угол, к столу, сел рядом с Ермаковым.
— Медникова-то с Епифаном нас на соревнование вызвали.
— Когда? Где?
— Да вот сейчас.
— А ты что ответил?
— Я? Я сделался ниже травы, тише воды! Спрятался за спиной у девчат и боялся выглянуть. Думаю, вдруг вытащат к столу. Разве я могу сам решать такой вопрос без тебя?
— Ты разве не член нашей бригады? Ты так же отвечаешь за бригаду, как и я.
— Признаться тебе, Сергей, я немного растерялся. Кабы из мужиков кто вызвал — ответил бы. А то ведь вызывал вон кто…
— Твоя любимая, о которой ты вздыхаешь, а при встречах с ней немеешь!
— А как с ними, в самом деле, соревноваться? — оправдывался Гущин. — Они и сейчас нас бьют, а заключи с ними договор — совсем запинают. Стыда потом не оберешься. Лиза и так нос задирает.
— Эх, Николай, Николай! Человек ты вроде взрослый, а выходки у тебя мальчишеские. Где так храбришься, а тут струсил. Надо было встать и сказать от всей нашей бригады: «Вызов принимаем». Ведь дело не в том, что кто-то кого-то побьет. В соревновании люди растут, крепнут…
— Не сообразил я этого, Сергей.
— Ну, ладно. Мы это дело исправим…
Гущин ушел. Ермаков погасил лампу, лег спать.
В шесть часов утра он был уже на ногах. Мать встала еще раньше, растопила русскую печь. Сухие еловые дрова горели весело: трещали, щелкали, будто в печь были накиданы патроны, которые время от времени взрывались.
— Мама, скоро там завтрак? — спросил Сергей, садясь за стол.
— Куда это ты в такую рань?
— За мной вот-вот Гущин зайдет. Надо в делянку пораньше.
— Что у вас там такое? Собрание, что ли, назначено? Зачем вчера заходил Колька-то?
— Дело, мама, большое заваривается! Нас вызвали на соревнование Мохов с Медниковой.
— С какой Медниковой? Уж не той ли, что в бурю заставляла парней валить лес?
— С нею, мама!
— Так она хочет, чтобы ты работал сломя голову? Ишь, какая выскочка! Не связывайся с ней. Подумаешь, баба начинает мужиков на соревнование вызывать. Раньше бабы только и знали детей рожать, а теперь, гляди-ко, верховодить начинают… И что ей надо, этой Медниковой, перед кем она хочет выпялиться?
— Ни перед кем, мама. Леса больше надо. Вот они с Моховым и стараются. Хотят, чтобы все подтянулись.
— Да ведь тебя не переговоришь, своебышного!
Мать кинулась к печи, где у нее что-то поплыло из котла.
С улицы раздался стук в окно.
— Сейчас, Николай, сейчас! — отозвался Сергей.
Немного погодя
— Сережка, волк!
— Где? — так же тихо спросил Ермаков.
— Вон впереди, на дороге сидит.
— Пенек, наверно.
— Какой тебе пенек? Я вчера тут шел — никакого пенька не было… Смотри, смотри, подальше возле елки второй сидит.
— У тебя спички есть? — шепнул Ермаков.
— Ну, есть.
— Доставай спички и пойдем. Если волки, зажигай и смело иди, все равно убегут. Они боятся огня.
Потряхивая коробкой со спичками, Гущин сказал:
— На, возьми, Сережка. Иди сам вперед.
— Струсил?
— Я не струсил, но… боязно.
Ермаков засунул рукавицы за пазуху, взял спички и пошел вперед. Волки сидели неподвижно. До них было совсем недалеко. Ермаков хотел уже посмеяться над трусостью товарища, принявшего пеньки за волков. Но в это время один из хищников встал, сошел с дороги и сел на сугробе. У Ермакова заходили по спине мурашки, волосы под шапкой вздыбились. Он оглянулся назад на дорогу — ни души. Народ из Сотого квартала пойдет на работу позже. Сергей пожалел, что не взял железную трость, которую брал с собой, когда ходил один… Как быть? Ведь не стоять же тут на дороге перед волками? Набравшись мужества, он шагнул вперед. Тоненькая спичка вспыхнула в его руке, от света порозовели пальцы, а звери продолжали спокойно сидеть возле дороги. Спички стали вспыхивать одна за другой. До волков уже оставалось шагов десять-пятнадцать. А тут, второпях, Ермаков нечаянно спалил сразу всю коробку со спичками.
Надев рукавицы, Ермаков сказал товарищу:
— Была не была, Колька! Пошли. Если накинется который — падай на волка и засовывай руку в пасть.
И пошел вперед, закричал во все горло. Колька Гущин тоже закричал. Волки нехотя поднялись и скрылись в темном ельнике.
В свою лесосеку под Водораздельным хребтом они пришли раньше всех, еще до света. Прислушались. Во всех делянках было тихо. И только в стороне, где работали горняки, отчетливо слышался стук буровых машин, вгрызающихся в скалы. Горняки спешили, работали день и ночь, а лесу кругом стояло видимо-невидимо.
Рассвет застал бригаду Ермакова у яркого костра. Пламя отогнало от людей тьму, озарило бронзовым светом лица, одежду, измятый вокруг сыпучий, как песок, снег. Все были в сборе.
Сергей коротко рассказал о вчерашнем собрании, и бригада приняла вызов, брошенный Медниковой.
Вальщики, сучкорубы, раскряжевщики и грузчики чувствовали себя приподнято; спокойными казались только трелевщики: они с факелами медленно осматривали свой лупоглазый трактор, подкручивали гайки, грели у костров в бачках воду и масло.