Чары
Шрифт:
– Спасибо, я так тебе благодарна, но ты должен меня тоже понять.
– Я знаю, знаю. Я понимаю, – он уже слышал это и раньше. – Но почему я просто не могу одолжить тебе какую-то сумму – чтоб ты могла начать свою собственную жизнь, в своей собственной квартире? Я даже позволю тебе вернуть мне эти деньги – хочешь, даже подпишем необходимые бумаги, если тебе будет от этого легче.
– Да ну тебя, Руди! Я и так перед вами в неоплатном долгу – чем я смогу отблагодарить вас с Константином за вашу доброту?
Мадлен нежно погладила брата по щеке.
– Ну, же, Руди, не сердись. Если я когда-нибудь по-настоящему окажусь в беде, ты – первый, к кому я пойду просить помощи.
– Поклянись в этом.
– Руди, перестань!
Но Руди не так-то просто было остановить, и эти споры из
У Забара были сотни постоянных покупателей. Были такие, что бывали в магазине по нескольку раз в неделю и уходили, нагруженные просто пугающими своими размерами сумками и свертками. Были такие, что заходили сюда каждый день за каким-то одним любимым деликатесом. Некоторые просто звонили в это гаргантюанское заведение и делали заказ на доставку на дом, и их даже не знали в лицо. Некоторые просто проводили здесь часик-другой, бродя по этажам, прежде чем купить в смущении какую-нибудь мелочь и уйти, чтоб наутро снова прийти и продолжать это своеобразное самоистязание.
Мадлен сразу узнавала постоянных клиентов в лицо. Она даже знала большинство по именам, но у нее был один, ее любимый. Это был высокий, большой, словно медведь, мужчина с внимательными карими глазами, вьющимися каштановыми волосами и дружелюбной, часто внезапной, улыбкой. И он был настоящим гурманом. Он заходил в Забар в разное время – но как-то так получалось, что он появлялся всегда в часы работы Мадлен. И хотя она знала, что его привлекают сюда покупки, она также заметила, что ему нравится, когда обслуживает его именно она. Его звали Гидеон Тайлер, он жил в Гринвич-Виллидж на Бликер-стрит, у него был офис неподалеку от магазина, и иногда он заходил, неся в руках старенький видавший виды саксофон. Это было все, что она знала о нем, и больше ей ничего не нужно было знать.
Она, конечно, не могла знать, что Гидеон был в Забаре в тот день, когда она пришла сюда на интервью, прежде чем получить работу. Он случайно подслушал ее разговор с Мерри Клейном, а потом отвел хозяина в сторонку и, не спрашивая его позволения, высказал ему свою точку зрения. Упустить такую девушку, которая так соблазнительно расписывает и предлагает кусок сыра рокфор, что его просто невозможно не купить – это все равно что прошляпить такой же увесистый кусок удачи! Лучшей продавщицы магазину нечего просто и желать.
– Вы что, учите меня моей работе? – улыбнулся Клейн, уроженец России.
– Я просто хочу сказать, мистер Клейн, что тратил бы здесь больше своего времени и денег, если б вы взяли ее на работу.
– Вы и так уже мой лучший покупатель, – заметил Клейн.
– Ну, тогда вам просто не придется уступить меня Манганарам.
– Ни в коем случае, – ответил уверенно Клейн. – Да и потом, вы что, держите меня за осла? Я ее уже принял.
На Манхэттене было не так уж много людей по имени Гидеон Барух Джошуа Тайлер. Своей фамилией он был обязан случайности, приключившейся с его дедушкой на Эллис Айленд в 1898-м. Русская фамилия была слишком труднопроизносимой для чиновника иммиграционной службы, чтоб ломать над ней голову, и хотя юноша на ломаном английском пытался объяснить, что он просто портной, a tailor, [97] по профессии, его так и не поняли или не захотели понять, и он навсегда превратился в Баруха Мойше Тайлера.
97
Портной (англ.).
Двадцатилетний Барух и Марошка, его жена, поселились
Гидеон, которому к тому времени уже исполнилось тринадцать лет, скучал по большому городу и присущим ему соблазнительным опасностям и приключениям. Знай только Мириам, его мать, что ее сын часто садится на троллейбус, идущий на Джорнал-сквер, а потом через гудзоновский тоннель переправляется в Гринвич-Виллидж, она бы уж точно упала в обморок. Иногда, очень редко, она отправлялась туда с подругой, в основном за единичными покупками, на Бродвей, а если они чувствовали прилив храбрости, то могли прогуляться до Вашингтон-сквер, где сидели на скамейке в тени вязов около величественной Арки Вашингтона. Они глазели на студентов Нью-Йоркского университета, мам и детишек из Итальянского квартала, и местных художников и артистов – и тогда они ощущали себя так, словно им давали представление в большом экзотическом цирке. И Мириам Тайлер всегда была рада спастись бегством назад в Гринвилл, в их знакомый и безопасный еврейский квартал.
Но Гидеон любил смешиваться с толпой и обожал ощущение риска. Его всегда удивляла и обижала узость кругозора и жизненного пространства родителей; он легко заводил друзей – среди евреев, протестантов, католиков, черных, итальянцев, восточных людей. Для Гидеона люди были просто людьми, и ничем больше; хочешь – дружи, не хочешь твое дело. Конечно, в Джерси-сити были кафе-мороженое, где можно было вкусно полакомиться «глазированным» или простым двухцентовым мороженым или особым яично-шоколадным кремом с сиропом, но Гидеон обожал тратить свои деньги именно в Виллидж. Да и потом, уже в тринадцать лет он обзавелся вкусами и привычками, которые бы уж точно шокировали его повернутых на кошерности родителей – позволял себе небольшое гурманство в китайских ресторанчиках Чайнатауна или покупал cannoli в Феррара в Маленькой Италии. Идея же самого Эфраима Тайлера о восхитительном вечерке вне дома всегда означала погрузиться в их старенький седан и поехать в кошерный ресторан в Ньюарке.
Их домик в Гринвилле был уютным, с прелестным ухоженным двориком, и у Гидеона даже была собственная спальня с рукомойником и зеркалом. Но все это было так скучно. Так безопасно.
Да, Гидеон обожал рисковать. Ему нравилось, когда в жилах загоралась кровь – он то и дело попадал в драки с разъяренными детьми итальянцев или в разборки с ножом среди типичных авантюристов Виллиджа – но при этом он чувствовал в себе и сильную тягу к наведению порядка. Но только к пятнадцати годам он понял, что есть места, куда не стоит совать нос, если не хочешь, чтоб его перешибли. Существовала нешуточная, настоящая опасность на улицах большого города – настоящие преступники, часто зловещие и порочные, по которым просто плакала тюрьма, или просто обычные люди, доведенные до озверения нищетой и отчаяньем. И, подрастая, Гидеон решил для себя: самое важное в жизни – это равенство, закон и правопорядок. Что ж, думал он, совсем неплохо принять участие в этой борьбе справедливости против насилия. И совсем неплохо б ему стать полицейским.
Внедриться в Полицейское Управление Нью-Йорка было совсем непросто. Начиная с того, что соискатель должен был быть официально жителем Нью-Йорка не меньше года. Во-вторых, времена были тяжелые – ходили разговоры о войне, и Америку все еще разъедала Депрессия; тысячи здоровых, сильных американцев были безработными, и конкуренция в поисках хорошей работы была очень сильной. Департамент установил свои «закупочные стандарты» для будущего урожая кадров – имевший шансы на успех новобранец должен был весить не меньше ста сорока фунтов и быть в идеальной форме, физически и умственно – его коэффициент интеллекта должен быть очень высоким, и он должен обладать почти всеми мыслимыми способностями, особенно теми, что необходимы для работы в полиции.