Чары
Шрифт:
– Вряд ли в этом городе есть люди, которым в действительности принадлежат их квартиры. Лилиан Бекер оставила мне договор об аренде сроком на пять лет с перспективой продления, но так как она знала – я не смогу платить арендную плату, она даже учредила специальный денежный фонд для этих целей. Адвокат сказал мне, что вообще-то это нетипичный случай, но если арендатор в хороших отношениях с владельцем – тогда все о'кей.
Он помолчал.
– Просто фантастика, правда?
– Да, да, это замечательно! Когда вы сюда переедете?
– Я не перееду.
– Но почему?
– Вы
– Стены кажутся толстыми.
Гидеон чуть помолчал, прежде чем ответить.
– Я подумал – если вам понравится… – он колебался. – Я подумал, может, вы с Валентином будете не против поселиться здесь.
Изумленная Мадлен почувствовала, как ее щеки стали горячими.
– Я не могу позволить себе такую квартплату.
– Но ведь ничего не нужно платить. Завещание, помните? Фонд.
Казалось, молчание повисло навечно.
– Но вы ведь все еще меня совсем не знаете, Гидеон…
– О, Господи! – воскликнул он расстроенно. – Я вас обидел.
– Нет, нет, – она покачала головой. – Я – тронута, а не обижена. – Она помолчала. – Если б я даже могла принять – я бы все равно не смела и мечтать о такой чудесной квартире. Но я не могу.
– А почему?
Она была все еще розовой от смущения и замешательства.
– Я как раз хотела вам сказать сегодня вечером, но вы пришли и увезли меня сюда… Я просто не успела…
– Сказать мне что?
– Я нашла квартиру. Я уже ходила на нее взглянуть, сегодня рано утром – а вечером я должна подписать договор об аренде. Мы ударили по рукам.
– А где это? – Гидеон казался расстроенным.
– Семьдесят четвертая, недалеко от Амстердам-авеню. Две спальни. Извините меня. Мне так неловко.
– Ну что вы! Не нужно…
Мадлен осторожно выбирала слова.
– Я не хочу того, что мне принесут уже готовым, на блюдечке, Гидеон. Я во многом так сильно зависела от Константина – с тех пор, как мы приехали в Америку. Я не знаю, выжила бы я без его помощи, но я уже давно готова встать на свои собственные ноги… я ждала потому, что мне не хотелось его огорчать. Но все же время пришло.
– Я понимаю, Мадди. А тут еще я…
– Вы хотите помочь, – она опять помолчала. – Вы исключительный друг, и я люблю вас за то, что вы думаете о нас. Но мне все же нужна моя независимость… Нет, я не имею в виду, что вы не хотите, чтоб я оставалась независимой, если бы я это приняла… но я буду так себя ощущать…
Она запнулась, почувствовав, что не может выразить свои чувства словами.
– У вас будет тяжело на душе?
– Да.
– Ну что ж, – сказал Гидеон с немного натянутой улыбкой. – В таком случае, мне придется сдаться и стать владельцем этой квартиры. – Он покачал головой. – Я никогда, в сущности, не одобрял легкие деньги, но, боюсь, я к ним привыкну.
Она улыбнулась.
– По крайней мере, вам теперь будет легче приходить к нам каждый раз, когда вам только захочется, – проговорила она, уверенная, что Гидеон хорошо понимал – Зелееву не нравятся его визиты.
– А когда я смогу на вашу квартиру взглянуть? Мадлен
– Сейчас мне нужно идти домой, чтоб забрать Валентина, но мне хотелось бы, чтоб вы были рядом, когда я буду подписывать договор. Я так ценю ваши советы.
– Я польщен.
Мадлен и Валентин переехали на новое место в первую неделю 1967-го. Их квартира была на четвертом этаже симпатичного, респектабельного вида дома на Семьдесят четвертой улице. Всего несколько Домов отделяло ее от Амстердам-авеню. Зелеев жил неподалеку, всего в трех кварталах. Но это не мешало русскому жаловаться и пытаться вытащить ее оттуда назад.
– Тебе бы нужно поискать себе что-нибудь среди этих домов на Вэст-Энде, – говорил он ей. – У них есть марка, они добротно сделаны – и там швейцары у дверей.
– Но там плата дороже.
– Зато улица широкая – там гораздо светлее и безопаснее.
– Но у меня и так солнце весь день, – сказала Мадлен. – Да и потом, Гидеон и Руди несколько раз специально прошлись там ночью, и они думают – там не опаснее, чем в других местах.
– Но не так безопасно, как на Риверсайд Драйв.
– Но я же не могу вечно оставаться с вами, Константин, – мягко напомнила ему она. – Валентин подрастает, ему нужно больше пространства. Да и мне – и вам.
– Мне нужна ты.
– Но ведь вы меня не теряете. И никогда не потеряете…
– Вот как раз именно в этом я не уверен, – мрачно ответил Зелеев.
Валентину квартира понравилась. Он был нормальным, живым и энергичным ребенком, но сколько он себя помнил, у него никогда не было места, чтоб вволю поиграть. Конечно, Мадлен водила его в разные парки и на игровые площадки, но в квартире Константина ему все время приходилось быть осторожным, чтобы что-нибудь не сломать или не разбить. А теперь у него была своя собственная комната, и мама позволяла ему играть, где угодно – если только у нее не было гостей или тогда, когда ему уже пора было спать. Только в эти моменты они и спорили.
– Но я совсем не устал, мамочка, – сказал он как-то, в один из поздних вечеров, когда она пришла к нему укладывать его в кроватку. Он говорил правду, потому что ему казалось – когда наступают сумерки, ему еще больше хочется играть.
– Ну вот, опять то же самое, – говорила ему Мадлен. – Уже поздно, и тебе нужно спать.
– Но я не усну. Я буду просто лежать тут и смотреть в потолок.
– Тогда я немножко почитаю тебе на ночь. Валентин сел, прислонившись к подушкам.
– Константин говорит, что я ночная сова – как и ты, мамочка.
– Но даже совы должны спать, дорогой.
– А когда здесь дядя Руди, он разрешает мне не спать почти до твоего возвращения. – Он улыбался во весь рот.
– Правда? Ах, он разбойник!
– Он говорит, когда ты была маленькая, тебя не так-то просто было загнать в постель.
– Я всегда послушно ложилась в кроватку, – сказала Мадлен. – У меня не было выбора. Моя мама была со мной очень строга. Даже если мне совсем не хотелось спать, я должна была лежать тихо и делать то, что мне сказали.