Час кровавый и горестный
Шрифт:
– Вам троим пришлось изрядно поболтаться в седлах сегодня вечером - до Скэдбери Парк путь неблизкий, а?
– Ах, ты узнал нас, актер? Тогда от наших рук умрете вы оба.
– Коль ад и сатана своему изменят слову.
Оружие мое взметнулось, как из-под камня потревоженная змея, я едва успел отбить удар Поули.
– Ну как, пузан, - вскричал я, - что ты теперь скажешь?
Стоило ему чуть отступить, и Энн Пейдж рванулась мимо меня с поднятым стилетом.
– Убийца! Из всех стервятников, что ведомы земле, ты - самый мерзкий.
Его
– Зайдите сбоку!
– проревел он Скиерсу и Фрайзеру.
– Дайте ему открыться. Живым он отсюда не уйдет.
Но молодая кровь уже бурлила во мне, а, как все актеры, я весьма неплох в искусстве фехтования. Отбив выпад Скиерса, я крикнул:
– Пока кровь Энн еще не смыта и дымится на руках твоих, убийца, на, получай!
– и, сделав выпад, с такой силой пронзил его танцующую тень прямо в глотку, что высек искры из камня позади головы. И тут же рывком освободил рапиру. Кинжалом я отбил удар Фрайзера, потом закрылся, сделал выпад, парировал, опять выпад - рука моя длиннее на целый метр закаленной стали. Все это шутки... для хорошего актера... Так... Так... В сердце! Фрайзер зашатался, как пьяный, и повалился навзничь, закрывая руками проколотую грудь; а где же Поули? Огнем мне обожгло руку, и моя рапира со звоном покатилась по камням. Пальцы, толстые и липкие, как берлинская колбаса, сомкнулись на моем горле. Он попытался оттолкнуть меня, чтобы достать потом длинным жалом своего клинка.
– Как поживаешь, братец?
– Он издал торжествующий рык.
– Не сдох еще, честняга-дурачок?
Моя голова шла кругом, я задыхался. Еще мгновение, и его клинок... но тут я дотянулся кинжалом до его брюха.
– Что ж замолчал ты, Каин? Ставлю золотой - мертв!
Тишина. Звон капели. Кровь струится у меня между пальцев. Перед глазами кружится, кружится каруселью весь мир. Я лежу в тишине, и мимо меня проплывает туман. Голос, раздавшийся по ту сторону вечности, вернул меня из небытия.
– Актер, раны мои взывают о помощи.
Кое-как я подполз к Энн, так что запрокинутая голова ее покоилась теперь на моем плече. Голос ее был слаб, еле-еле слышен.
– Могила уже разверзается подо мной. Весь мир отдам я сейчас за могилку, могилку, маленькую, темную могилку...
Мои слезы в последний раз благословили ее лицо, на котором запечатлелся уже лик смерти; ее тело обмякло на изгибе моего локтя.
– Энн!
– вскричал я.
– Энн! Боже, прости нас! Боже!
– Пусть эта ночь не будет оселком печали, на котором ты станешь точить свой меч.
Ее сердце трепетало, как задыхающаяся птица, шепот касался моего уха ослабевающими дуновениями.
– Пусть не ожесточится твое сердце. Смерть для меня - радость без примеси печали.
Энн не стало. Я бережно опустил ее тело на замерзшую в ожидании землю и попытался
Падение. И ничего после.
Боль от неловкого движения пробудила меня. Голова покоилась на подушках в лодке, и туман лизал мои щеки. На корме я разглядел знакомую фигуру.
– Откуда ты взялся, парень?
Джон Тейлор взглянул на меня с тревогой.
– Я отыскал тебя у подножия лестницы в Коулд Харбор.
– Он указал на рапиру у моих ног:
– Капли крови на камнях вели меня. Сначала я наткнулся на рапиру, потом - на труп женщины, упокой, господи, ее душу. И еще двое лежали там: один, чье чрево было вспорото сверху донизу, и другой - проткнутый насквозь, как бычья туша в мясном ряду.
Погрузив руку в темные воды Темзы, я обнаружил, что моя ноющая рана всего лишь бороздка, вспоровшая плоть повыше локтя. Итак, Фрайзер удрал. Энн умерла. Мне нужно было время - время для отдыха и раздумья.
– Вот "Сокол", паренек. Посмотрю, какими яствами потчуют в этой таверне.
Я отдал мальчишке все свое серебро и зашагал вдоль узкого прохода между толстыми стенами, воздвигнутыми здесь еще до Тюдоров, к двери, ведущей в пивной зал. Взрыв света и шума встретил меня Правую руку я крепко-накрепко прижимал к телу, чтобы не было видно крови. У стойки стояла и распевала во все горло кучка весельчаков:
Кубок с вином блещет огнем,
Выпью за ту, что в сердце моем.
Кто весел - всех долговечней.
– Клянусь богом, чудная песня!
– Английская песня, - отвечал со смехом один из бражников.
– Уж мы, англичане, пить первые мастера. Мы питьем заморим датчанина и шутя перепьем немца; мы еще раскачиваемся, глядь, а голландца уже рвет.
Да неужто это Уилл Слай, краснорожий весельчак-комедиант, мой знакомец еще по Дувру! Завидев меня, он распахнул объятия.
– Черт меня побери, старый стервятник. Разве до тебя не дошло, что труппа "Люди адмирала" распущена! И клянусь Вильгельмом Завоевателем, который предшествовал в свое время Ричарду III, Уилл Слай пропивается сейчас в пух и прах в "Соколе" с паршивейшими собутыльниками, которые тянут вполглотки еще более паршивый эль.
Он тут же подкрепил свои слова делом и, понизив голос, сказал, стирая пену с размашистых усов:
– Ты что-то бледен, а твоя кружка пуста. Йо-хо, трактирщик.
– К вашим услугам, сэр.
Не успел я поведать ему свою грустную историю, как рокочущий голос прервал нас:
– Актеры в углу? Знать, чье-то доброе имя скоро покроется позором. Открыто говорю вам, лучше уж после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них при жизни. Но дайте и мне присоединиться к вашей беседе.