Час пробил

Черняк Виктор

Лоу уткнулся головой в ее колени. Волосы на макушке росли у него в разные стороны, кожа в этом месте просвечивала синеватой белизной.

— Самое смешное, — заметила Элеонора, — что после всех событий последнего времени мне не сделалось яснее, кто же и, главное, почему покушался на тебя? Я уже не говорю о том — как?

Лоу вытянул ноги, майка не закрывала узкой полосы живота, по которому бежала дорожка из светлых пушистых волосков.

— Оставь это дело, оставь! Я не хочу потерять тебя…

— У-у! Какие мы благородные, — Элеонора чмокнула его в лоб и поправила майку, — смотри, пупок надорвешь,

а без него…

Она поднялась, сделала несколько шагов к окну и перегнулась через подоконник, высматривая садовника с его машинкой, потом резко повернулась:

— Мне никак не удавалось припереть Харта. Сейчас, кажется, появился шанс. Он безусловно что-то знает, но молчит. Ему есть чего бояться. Барнс, затем Розенталь. Ужас! Конечно, Харт тяжелый, грубый человек, но в нем есть что-то подкупающее, и потом, он — единственное связующее звено между мной и теми, кто ведет игру, так мне кажется. — Она снова села на пуфик. Захотелось кофе. Но в осуществление второго варианта Лоу рассчитал служанку Лиззи, а новой еще не нанял. Самой возиться было лень.

— Какой шанс ты имела в виду? — Дэвид погладил ее колено.

— Вчера мне позвонил Марио Лиджо из Италии. Он предложил встретиться и рассказать кое-что — о Харте, как я полагаю. Лиджо слишком быстро исчез из города, и ваша полиция вела себя довольно странно в тот период. Показания Лиджо — это уже нечто. Имея на руках конкретную информацию, я загоню Харта в угол, и тогда он выведет меня на… Ой! — остановившимся взглядом она смотрела за спину Дэвида.

Лоу кошкой метнулся в угол, и вмиг его «манлихер» обращен к окну. Там никого не было. Мирно синело небо. А на низком подоконнике дорогой искусной инкрустацией впечаталась бабочка. Крылья ее вздрагивали от дуновения ветра, тоненькие черные усики вибрировали. Лоу смущенно кашлянул, ставя на место винтовку.

Элеонора уже не смотрела на бабочку. Вообще никуда не смотрела. Она запрокинула назад голову, прикрыла веки, а губы скривились не то усмешкой, не то страданием.

Дэвид подошел, сжал ее плечи, отпустил.

— Неужели поедешь в Италию?

Она сглотнула, не размыкая век.

— Неужели ты думаешь… он приедет сюда… в страну, где его появление равносильно смерти? Я говорила с твоей матерью… она согласна оплатить поездку и все расходы.

— Еще бы, — Лоу осторожно постучал пальцем по оконному стеклу. Бабочка царственно выплыла в синь. — Она, конечно, сказала, что ничего не пожалеет, лишь бы найти негодяев, которые угрожали ее сыну. Но ты-то, надеюсь, понимаешь, что главное для нее — вернуть любовника или хотя бы узнать, где его можно найти.

Элеонора наконец открыла глаза. В них еще плавала боль.

— Я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела. Разобраться можно в чем угодно, но разобраться в семейных взаимоотношениях человеку со стороны? Уволь! '

Она протянула ему руки и, встав, заглянула в глаза.

— Я узнала все о твоем садовнике, я узнала, что он один из основателей и активных членов мощной антивоенной организации. Ты можешь держать любых садовников, ты вообще можешь делать все что угодно, но ты должен был сказать мне, что на протяжении многих лет переводил огромные суммы на их счета.

Лоу побледнел внезапно и сильно.

— Я не мог… Не хотел… Для тебя смертельно… Нэнси…

— У нее есть отец, —

сухо прервала Элеонора. — Если я буду заниматься делами менее опасными в ущерб более опасным, значит, я выбрала не ту профессию, надо ее сменить. Я не хочу менять профессию. Она вполне меня устраивает. Так же не хочу менять некоторые жизненные принципы. Станет скучно жить, если на земле вовсе не останется людей, верящих в такие ветхие понятия, как справедливость и честность… Впрочем, — она потянулась, — давай лучше о любви. Меньше шансов разругаться в пух и прах. И потом, после любовного скандала столько легкой грусти, воспоминаний и надежд, что я иногда думаю: не самое ли прекрасное в любви — бурное расставание? Конечно, с тайной надеждой, что его удастся избежать.

За окном затарахтела косилка. «Не буду ничего говорить», — решил Лоу. «Решил молчать, — внутренне торжествовала Элеонора, — такое молчание — признак слабости: все аргументы исчерпаны, и нет больше сил на придумывание новых. Ни сил, ни желания. Я обязательно поеду в Италию, даже если Розалин по твоему наущению откажет в деньгах. Ты даже не подозреваешь, что в похищении Нэнси есть еще одно важное преимущество: если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о девочке, непременно позаботишься, или я ничегошеньки не понимаю в людях, да и в любви».

— Не будем дуться друг на друга, — она прильнула к нему и зашептала: — Знаешь, какое у меня предложение?..

Он почувствовал дрожь: он догадался, какое у нее предложение. И, несмотря на злость, несмотря на очевидную перспективу крушения их отношений, он был согласен на _него — он откликнулся бы даже на смертном одре. Они взялись за руки и молча вышли из комнаты.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ОТДЫХА

Они лежали тихо-тихо. Каждый знал, что другой не спит, и боялся спугнуть очарование последнего утра на отдыхе, в тысяче километров от их родного города.

Белая простыня на ее груди мерно вздымалась, и Андрей краем глаза видел, как натягивалось и опадало тонкое, невесомое полотно. Утро было розовым и прозрачным. Запахи цветов не вечерние — щемящие и навевающие тоску, а утренние, легкие и пахнущие надеждой, струились над их головами.

Вдруг утро взорвалось грохотом, и к цветочным ароматам примешался посторонний машинный запах, напоминающий о большом забытом городе.

— Надо же! — Наташа вздохнула. — Такое утро — и стричь траву.

Ворвался резкий запах, запершило в горле.

— Будем вставать?

— Будем, — ответила она неуверенно и неохотно.

«Опять не прав», — сознался он себе. Не надо было вставать, надо было найти подходящие слова и ласку, чтобы последнее утро оказалось именно таким, каким она его представляла. А в том, что она точно знает, каким должно быть последнее утро, он не сомневался.

Последнее утро. Море. Оловянное море. Самолет. Сумасшедший Полковник. Элеонора. Харт. Сэр Генри. Компания.