Час пробил
Шрифт:
Ночь после похищения Элеонора провела в особняке Дэвида Лоу. Они не виделись уже несколько дней. После случившегося она не могла не поехать именно к нему. Во-первых, ей еще не приходилось оставаться дома одной, во-вторых, рано утром все равно предстояло отправиться к Харту. Если бы опа выехала от себя, то приехала бы, в лучшем случае, к десяти утра, а то и позже.
Когда Харт вошел в кабинет, миссис Уайтлоу поднялась навстречу. Она не рыдала — Кемпбелл явно преувеличил, — но выглядела скверно: невыспавшейся и помятой.
— Допрыгались? — Харт грохнулся
— Похитили дочь. — Элеонора произнесла фразу тоном безнадежности и безразличия, будто сказала «лопнула шина».
Даже непробиваемый Джоунс был взволнован, он смотрел то на Харта, то на Элеонору, как бы призывая их соединить усилия в борьбе с несчастьем.
— Я предупреждал, — Харт закинул ногу на ногу, — мне нечего больше прибавить. Что касается помощи, вам надо обратиться в полицию вашего города, мои полномочия, как вам известно, тоже имеют определенные границы.
— Я думала… — неуверенно начала Элеонора и замолчала.
«Чем я могу ей помочь? Чем? Невозможно представить, что она сейчас переживает. Что бы я ни сказал, все это младенческий лепет. Но ничего нельзя сделать. Не могу, же я, в самом деле, позвонить и сказать: «Ребята, всему есть предел, раз начали гибнуть дети, я выхожу из игры!» И что? Меня не станет в течение суток, ребенка, как тех, в Атланте, спасти не удастся, положение Элеоноры только усугубится. Если сейчас у нее есть, пусть тайный, союзник — ненадежный, здорово напуганный, издерганный, — то в случае моей гибели она останется с ними один на один».
— Она думала, — ни к кому не обращаясь, помотал головой Харт. — Мы ничем не сможем помочь миссис Уайтлоу.
— Пожалуй, вы не правы, сэр, — угрюмо заметил Джоунс.
— Что?!
«Бедная баба! Но мне-то что делать! — думал Харт, бросая свирепые взгляды на Джоунса. — Хоть сейчас переубе-' дить ее! В тако!1 ситуации — под вопросом жизнь ее ребенка — никто не станет упираться, не должен, во всяком случае».
' — Надо прекратить следствие, — сухо проговорил Харт.
— Я несколько дней ничего не делаю. Так, мотаюсь без дела.
— Вы куда-то уезжали? Куда? С кем?
— С бывшим мужем, — Элеонора смутилась, — он просил несколько дней отдыха, я не смогла отказать. Он — отец моего ребенка. Понимаете?
— Понимаю, — буркнул Харт.
«Понимаю, что нельзя крутить роман с потерпевшпм, урывками ездить неизвестно куда с бывшим мужем и не обращать ни малейшего внимания на человека, который, который…» Харт так и не придумал ничего путного и сорвал зло на Джоунсе:
— Можно бы догадаться притащить пива! Холодильник пуст со вчерашнего дня!
Джоунс повернулся и, ни слова не говоря, вышел. Собственно, он так делал всегда, но сейчас во всей фигуре, в опущенных плечах и крепко сжатых кулаках читалось осуждение.
«Да, я не хочу лежать в цементном гробу, не хочу! — Капитан сверлил глазами Элеонору. — Тот, кто пе может этого понять, пусть катится ко всем чертям. И так всю жизнь себе испоганил, ни семьи, ни детей, ничем не смог помочь людям, которые
Он поймал себя на том, что по-разному жалел Барнса и Розенталя. Барнса ему было жалко как чужого человека, как любого приличного гражданина, который погибает нелепой смертью. Сола ему было жалко иначе: как друга, брата, как человека, с уходом которого умерло нечто и в самом Харте.
— Ничего не делали? Просто уезжали с мужем? — уточнил Харт. Элеонора кивнула, волосы разлетелись по плечам. — Ничего не делали? Сомневаюсь! Если бы ничего не делали, ничего бы и не случилось.
Он понял, что сказал лишнее, и тщательнее обычного начал вытирать шею платком.
— Что-нибудь прояснилось с Барнсом и Розенталем? — Элеонора сделала вид, что оплошности не заметила.
Вошел, Джоунс с упаковкой пива и избавил Харта от необходимости отвечать на вопрос. Харт открыл несколько банок, придвинул по одной Элеоноре и Джоунсу и начал жадно пить.
— Эти же банки я видела у Барнса и Розенталя, — заметила Элеонора. И ни с того ни с сего прибавила: — А у Моуди — нет.
— Ну и что? — Харта насторожила лишь первая часть реплики.
— Ничего. Значит, пиво хорошее, если его любят такие достойные джентльмены. Вернее, любили, — поправилась Элеонора. — Вы правы, все дело — в деньгах.
— Все умничаете? Не понимаю вас, честное слово. Я все могу допустить, но неужели вам безразлична судьба дочери?
Элеонора опустила голову. «Ну вот, — с досадой подумал Харт, — совершил бестактность, сорвался, как какой-нибудь злобный идиот».
Джоунс крутился около цветов, его голубая рубашка
пропотела под мышками, из эмблемы на рукаве торчала длинная желтая нитка.
— Извините, что побеспокоила, — миссис Уайтлоу поднялась.
«Даже в такой момент хороша, — отметил Харт, — а может, именно потому и хороша, что случилось несчастье. Есть люди, которых горе украшает, как ни странно. Конечно, мою жирную тушу не украсит ни горе, ни радость. Помогло бы только одно — порвать с моими многолетними хозяевами и сажать авокадо, засыпая по вечерам с пышнотелой славной женщиной лет на пятнадцать моложе, ну… на десять». Мысли его сосредоточились на похищении. Девчушка наверняка чувствует, что ей грозит. Современные дети все понимают лучше взрослых и быстрее… Невероятно! Такого не было на его памяти еще недавно, до войны, например. Тоже, конечно, люди хотели больше урвать, тоже убивали. Харт посмотрел на могильный камень Аль Капоне. Но дети в схватке не участвовали, а теперь…
— Сколько лет девочке? — спросил Харт.
Когда Элеонора ответила, Харт еле успел проглотить: «Неужели?»
Он проводил несчастную мать к машине, открыл дверцу. Элеонора подняла глаза, и он увидел в них страх и мольбу, мольбу и страх. Заработал мотор. Элеонора сидела, вцепившись в руль, и смотрела прямо перед собой. Харт засунул голову в машину и, криво улыбаясь, то ли от смущения, то ли от чувства вины, не покидавшего его, проговорил:
— Что-нибудь придумаем.
— Что? — прошептала Элеонора, не поворачивая головы.