Час пробил

Черняк Виктор

Харт любил перечитывать эти слова и находить в них каждый раз новый смысл. Кто ответит? Как сказал тот, звонивший: «Вы подумали, кто будет отвечать, если все рухнет?»

Харт плюнул на пол и вслух произнес:

— Мой Иезус ответит. Спасибо ему заранее. — Ему правилось эксплуатировать мудрость великого бандита.

Он повернулся, показалось, что сзади кто-то стоит. Никого. Взгляд его остановился на убогой могилке Диллинджера в Индианаполисе, с небольшим камнем наверху. Он был весь изъеден выбоинами; любители сувениров растаскивали по кусочкам и без того скромный монументик.

— Секция сорок

четыре, кладбище Краун Хилл, Индианаполис, — прошептал Харт. — Интересно, что можно будет написать на моей могиле? «Всю жизнь дрожал как осиновый лист, и все равно умер! Так стоило ли так дрожать?»

Капитан подошел к окну, одуряющий запах цветов ударил в нос. «Нет! Что бы там ни говорил Джоунс, придется выкинуть цветы. Спасибо тебе, мой Иезус, что ты поддержишь меня в этом благом начинании».

В кабинет вошел Джоунс. Быстро сообразил, что близость шефа к цветам не предвещает ничего хорошего, и, видимо, не ошибся. Харт повернулся и тихо проговорил:

— Я выгоню Шоннеси! Мне не нужны ни он, ни эти чертовы цветы. — Джоунс начинал опасаться неизвестного, когда шеф говорил тихо. Но Харт тут же взорвался и заорал: — Где третья и восьмая? Где? Я знаю где! Я им покажу!

Джоунс успокоился: раз шеф орал, значит, все шло обычно заведенным порядком и опасаться было нечего.

Наташа стояла у прилавка, заваленного зеленью, и вертела в руках пучок петрушки.

— Все хорошо! Только что такое скремблер-режим, можешь пояснить?

У человека, торговавшего зеленью, отвисла челюсть, и, всегда готовый в бой за честь своей травки, он сказал:

— Лучший трава кругом. Самый пахучий. Кинза — чудо. Цицмат и тархун — опять чудо. Не понимаю, как не нравится трава. Всем нравится. Что еще объяснять?

— Это она мне сказала, товарищ. Извините. Трава прекрасная. Бери, Натуля, бери. — Андрей был смущен и сдачу не взял.

Наташа засунула несколько пучков в большую сумку, висевшую на, плече, и, даже не обратив внимания на недоумевающего продавца, потянула спутника за рукав:

— Что такое скремблер-режим?

— Скремблеры используют некоторые государственные учреждения там, где происходят на, ши события. Эффектив

но

ная штука для борьбы с профессиональными подслушивате-лями. Скремблер превращает человеческую речь при передаче по телефону или по радио в мешанину нечленораздельных звуков, и только специальное приспособление способно снова восстановить из этого хаоса нормальные человеческие ф>разы. Поэтом, у человек, который звонил Харту, и сказал: включите скремблер-режим. Иначе Харт ничего не смог бы разобрать. Если бы кто-то захотел перехватить их разговор, то услышал бы только бессмысленный шум.

— Значит, никто не мог знать о разговоре между Хартом и… тем?

— Почему же никто? Знать мог тот, кто работает в том же учреждении, что и говоривший. Он и записал все на магнитную

ленту. Какая нам разница, как и зачем он это сделал? Главное, что мы знаем об этом разговоре.

— А Элеонора не знает?

— Откуда же ей знать? Откуда? Сама посуди.

Лихов подошел к фруктовому прилавку и, наклонясь, прошептал на ухо Наташе:

— Купи инжира вон из той кучи. Два кило. Ничего, что он треснул. Как раз такой — самый вкусный. Инжир в самом соку всегда трескается.

— Как Харт. Он вроде в самом соку, но какой-то треснутый. — Наташа перевесила сумку на другое плечо.

Лихов промолчал. Ему что-то не понравилось в ее словах, а что именно, он понять не мог: то ли сама фраза, то ли то, что ее сказала Наташа. А может, просто скверное самочувствие из-за жары. Не меньше 95° градусов, как сказал бы Харт. Они вошли в овощные ряды.

— Почем ваши помидоры?

Сейчас Наташа была очень привлекательна. Ковбойка в клетку какого-то шотландского клана и сандалии с высокой шнуровкой, как у жены патриция. Загорелая кожа удивительной чистоты. Бывали минуты, когда он представить себе не мог, что они расстанутся. Бывало же, что он знал это наверняка.

— Почем помидоры? — повторила Наташа, губы ее вытянулись в трубочку, и она еле выдохнула: — Что?!

Они отошли в сторону и смотрели, как маленький мальчик старался впихнуть арбуз в сумку, которая была раза в два меньше арбуза. Помогать они ему не стали. Никто не может впихнуть арбуз в сумку, способную вместить лишь его половину.

— Ты один? — Андрей наклонился к мальчику.

— С мамой. Она тут бродит, — он сдеЛал неопределенный жест, — хочет купить груши подешевле.

Мама бродит где-то рядом, значит, проблема арбуза как-нибудь разрешится. Лихов повернулся к Наташе. Она, была еще в Роктауне, в кабинете Харта:

— Аль Капоне я знаю. А Диллинджер? Тоже преступник?

— Тоже. Вообще они были очень разные люди, очень. Знаешь, гангстер это одно, а аутлоу — вне закона, — как Диллинджер, совсем другое.

— У одного на могиле значилось «гангстер», а у другого — «преступник»?

— Что-то вроде этого.

— Я почему-то подумала: скоро к словам «гангстер» и «преступник» можно будет добавить еще одно похожее слово, вернее два. Знаешь какие?

— Нет.

Она улыбнулась. Улыбка сбрасывала ей сразу лет пять, а по утрам и все восемь. Улыбнулась и сказала:

— Не знаешь? Продавец помидоров. Вот какие. Звучать будет так: гангстер, то бишь преступник, или рыночный спекулянт…