Чаша Бланшара
Шрифт:
Агнесс резко повернула голову, словно ее ударили по щеке. За окном спустился серый туман и наполовину закрыл стоящие напротив дома. Она вспомнила предупреждение Элси. Девчонка тоже говорила, что чашу могут расплавить. Учитывая несговорчивость Теодора, не было никакого смысла просить о свободном дне. Здравый смысл подсказывал Агнесс, что он откажет и у нее не будет другого выбора, как подчиниться его воле.
Чувствуя ее молчаливую уступку, Теодор откашлялся.
— Питт больше ничего интересного не говорил? — спросил он.
— Он интересовался, поставлено ли клеймо на чаше и уплачен ли налог, — нервничая, ответила Агнесс.
Теодор,
— Налог? Он упоминал о налоге? Ушам своим не верю! И что вы сказали?
— Сказала — думаю, что уплачен.
Чем было вызвано возмущение Теодора, задумалась Агнесс, — предположением, что такое отвратительное мошенничество, как уход от налога, могло осуществляться в его мастерской и заботой о собственной репутации, или он беспокоился, что выйдет наружу его собственное участие в такого рода деяниях?
— Как вы думаете, что он имел в виду? — спросила она, не в силах справиться с любопытством.
— Имел в виду? — презрительно переспросил Теодор. — Каким образом я, черт побери, могу догадаться, что в голове у таких людей, как Питт? Естественно, чаша для охлаждения вина была должным образом маркирована. Но это не важно. Нас всех должно заботить только одно — удастся ли ему ее вернуть? Включая вас, миссис Мидоус.
ГЛАВА 21
Миссис Тули заменила Агнесс точно так же, как во многих случаях Агнесс заменяла ее. Был задуман простой обед. На первое собирались подать суп a la reine, куриное жаркое с сельдереем и вареную кукурузу; на второе — рагу из свиных ушей, макаронный пирог, жареную баранину, грибы и капусту в сливочном соусе; на десерт — тарталетки с вареньем и яблочный пирог. Миссис Тули призвала на помощь Нэнси и Дорис, и им кое-что удалось сделать. Десерт был приготовлен, жаркое тушилось.
Когда Агнесс наконец добралась до кухни, до обеда оставался всего час, но ни миссис Тули, ни Нэнси уже не было. Впрочем, ее это не слишком обеспокоило. Тут она чувствовала себя на своем месте, не то что с ловцами воров и уличными бродяжками. Сначала Агнесс взялась за суп. Подняла кастрюлю, в которой почти все утро варились постная говядина и телячья бульонка с луком, морковью, сельдереем, пастернаком, луком-пореем и небольшим количеством тимьяна. Процедила бульон через муслиновую ткань, добавила в него хлебные крошки, вымоченные в кипяченых сливках, полфунта молотого миндаля и желтки шести яиц, сваренных вкрутую. Затем, окунув в суп мизинец и задумчиво облизав его, добавила немного соли, одновременно отдавая Дорис различные указания.
— Ставь воду для овощей… нарежь уши полосками… очисти бульонку. Будь осторожна, следи, чтобы жир не попал в огонь.
Щеки Агнесс раскраснелись от жары и пара, она вытерла лоб влажной рукой и принялась за подливку. Добавила туда травы и стакан кларета, как учил повар-француз, и залила порезанные уши.
— Поставь это в духовку, Дорис. Затем подай мне капусту и кукурузу.
Агнесс отбила баранину и принялась жарить в глубокой сковороде в свином жире, пока мясо не стало коричневым и хрустящим. Рядом она пристроила сковороду с грибами, капустные листья бросила в одну кастрюлю с кипящей водой, а кукурузу — в другую.
— Еще сливок, Дорис. Тарелки подогрели? — крикнула Агнесс, помешивая грибы и пробуя макароны. — Овощи нужно слить. Где Джон и Филипп? Уже почти пора подавать!
Не
Как будто услышав ее, в дверь влетел Филипп. Он только что закончил накрывать на стол под бдительным присмотром мистера Мэттью, который не переставая журил его за небрежность и неумение положить десертные ложки под идеальным углом к ножам, ровно на расстоянии в один дюйм от вилок. Филипп рухнул на стул, широко раздвинув мускулистые ноги, и театрально вздохнул, как будто вымотался до крайности.
— Наконец-то, Филипп. Пожалуйста, наточи нож. Он должен быть готов к тому моменту, когда мистер Мэттью понесет баранину, — сказала Агнесс, избегая его взгляда и возмущенная явным нарушением приличий. — Бог мой, жаркое наверняка уже готово. Сними его с огня, Дорис.
К этому моменту ее платье стало влажным от пара, а лоб и щеки — пунцовыми. И все же в этой суете, в этом непрерывном движении ей удалось успокоиться. Хотя мысли о Питере, Маркусе Питте и Роуз Фрэнсис, сплетясь в плотный узел, пульсировали в ее голове, в заботах об обеде она находила небольшое утешение. Некоторое время она могла ни о чем не думать — слишком была занята.
В сравнении с игрушечной гостиной миссис Тули, буфетная дворецкого была довольно спартанской и не слишком уютной. Никаких красочных картин на стенах, никаких блюдец и чашек, никаких безделушек на каминной доске. Кроме единственной гравюры с портретом Георга Второго в коронационном платье, все остальные предметы в комнате имели сугубо практическое назначение. Там имелись: буфет для серебра, который был всегда заперт и открывался, только когда нужно было что-то достать или, наоборот, что-то положить; стол, на котором гладили одежду Николаса и Теодора и ливреи лакеев; цинковая раковина, в которой лакеи мыли стаканы; деревянная подставка, на которой сушилась всякая всячина, и, кроме этого, три деревянных стула.
Однако это не означало, что жизнь мистера Мэттью была полностью лишена приятностей. В данный момент на столе был развернут и прижат десертными ножами и куском воска ярко раскрашенный эстамп с портретом того же монарха, что и на гравюре на стене. Только здесь монарх был наполовину раздет, держал в руке связку немецких сосисок и был погружен в неловкое соблазнение леди Ярмаут.
Мистер Мэттью обожал смотреть на такие непристойные картинки. Он состоял подписчиком в ближайшей типографии, где можно было на время получать подобные шедевры за скромную плату в два пенса в неделю. Обычно он прятал эти картинки в своем буфете. Сегодня миссис Бланшар велела ему пересчитать серебро, чтобы убедиться, что ничего не пропало. Он и решил, что можно будет совместить полезное с приятным, и, занимаясь делом, иногда бросал взгляды на нечто более завлекательное.
Мистер Мэттью пересчитал ножи (всего шестьдесят семь) и вилки (пятьдесят четыре) без всяких происшествий. Он как раз дошел до двадцать второй ложки, когда в буфетную ворвался Джон и потребовал свечей, чтобы заменить сгоревшие в коридоре. Внезапный порыв ветра, ворвавшийся в открытую дверь, сдул эстамп на пол. Мистер Мэттью начал виновато подбирать его, когда осознал, что это всего лишь Джон.
— Ты! — воскликнул он. — Смотри, что ты заставляешь меня делать! — Но когда дверь за Джоном плотно закрылась, добавил более миролюбиво: — Только взгляни, дорогой мальчик, и скажи мне: видел ли ты когда-нибудь что-то, от чего сильнее текут слюнки?