Чаша огня

Дмитрюк Сергей Борисович

* * *

Ди-ди-ди… ди-ди-дра… дра-ра-ра… Перезвон настенных часов проник сквозь сон, отложился в сознании трепетным серебряным колокольчиком. Действительность возвращалась из каких-то темных молчаливых глубин, становясь яркой и осязаемой. Я медленно открыл глаза и посмотрел перед собой. Белые пятна в серых и черных крапинах смутно проглядывали из темноты, словно прогалины на снегу. Я приподнял голову, напрягая зрение. Продолговатый плафон светильника на стене тут же забрезжил розоватым светом. Темные прогалины исчезли, превратившись в пестрый ковер из желтых, оранжевых и коричневых кубиков.

Ага! Значит, я лежу на животе, лицом в подушку? Я снова опустился на постель, расслабляя все тело, и опять погрузился

во мрак. Что сейчас? «Ночь»? Или уже «утро»?.. Чуть повернув голову, я посмотрел из-под руки в темноту, где горели белые цифры. Было почти восемь часов. Значит уже утро по земному времени. Но что такое «утро» здесь, на корабле, где никогда не всходит и не садится Солнце?.. Отрезок времени, отсчитанный по зависимым часам, и не больше! Условный промежуток между пробуждением и началом рабочего дня на корабле?.. И люди — космолетчики и экипажи дальних экспедиций — могут жить в таких условиях месяцами, а то и годами!.. Впрочем, что это я? Откуда эти мрачные мысли? Наверное, результат вчерашнего разговора с Купером. Как все-таки он был не прав! Но это было вчера, а сегодня…

Я снова посмотрел на светящееся табло зависимых часов. Пора вставать. По распорядку дня скоро завтрак, и мне почему-то не хотелось опаздывать. Но к моему удивлению, когда, умывшись и одевшись, я пришел в кают-компанию корабля, служившую одновременно и столовой, там никого не оказалось. От кухонного автомата-раздатчика тянуло чем-то ужасно вкусным. На небольшом круглом столе в углу помещения стояло несколько пластиковых посудин и стеклянная ваза с фруктами.

Странно, почему здесь нет Тернера и Купера? Я огляделся по сторонам, и тут вспомнил вчерашние слова штурмана о предстоящем сегодня трудном дне. Выходит, они уже успели позавтракать и давно сидят в посту управления за приборами. А я топчусь здесь без малейшего желания поесть, как самый последний бездельник, и решаю, чем занять бесконечно длинный день! Мне стало неловко. Я совсем забыл, что был здесь только пассажиром, и никто не ждал от меня помощи. Сейчас я понял, как неодолимо тянет меня к работе. Ничто так не утомляет, как безделье. Наскоро съев какое-то мясное блюдо с тропическими фруктами и миндалем, и запив все это бодрящей опаловой жидкостью, немного терпкой на вкус, я решительно направился на пост управления.

В коридоре стояла привычная тишина, только откуда-то издалека доносилось приглушенное гудение. Это насторожило меня. Массивная овальная дверь, ведшая на пост управления, была плотно закрыта. Я передвинул зеленый рычаг, и бронированная плита бесшумно отползла вправо. Оба — пилот и штурман — сидели за главным пультом и о чем-то переговаривались в полголоса. Неровное мигание голубых, красных и оранжевых огоньков на приборных щитках показалось мне тревожным. Три больших круглых циферблата на вертикальной стойке между двух экранов горели тусклым желтым огнем.

— А, Максим! Доброе утро! — приветствовал меня Тернер, первым заметивший мое появление. — Что же ты там встал? Проходи, садись! Вот видишь, Дев, — обратился он к штурману, — а ты говорил, что он не проснется до сигнала тревоги!

Купер покосился на меня, кивнул приветствуя.

— Тревоги? — насторожился я. — Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, — благодушно ответил Тернер. — Просто сегодня двадцатое октября, и через пятнадцать минут наш корабль будет экранировать свое положение в нашу вселенную. Знаменательное событие, между прочим! Ладно, погостили в этом сером киселе, пора и честь знать! Правильно я говорю, ребята?

Он весело рассмеялся, показывая ряд ровных белых зубов.

— Да, ты садись, садись! Сейчас нужно сидеть, а то сам знаешь, что может случиться! Слышишь, как силовое поле гудит? То-то! Сейчас сплошные завихрения пойдут и толчки.

Я опустился в свободное кресло слева от него.

— Подумать только! — мечтательно продолжал пилот. — На Земле, в Канаде, на берегах Оленьего озера, сейчас глубокая осень. Наверное, уже холодно. А раньше, говорят, еще до растопления Арктики

и Антарктики, здесь крепкие морозы были!.. Родился я в этих местах, — пояснил он, — поэтому и вспоминаются они мне чаще всего. Эх, ребята! Знали бы вы, как там здорово, особенно зимой!

— Я бывал в Канаде, — задумчиво сказал Купер. — Красивые места, тихие… Озера, леса, олени с бизонами по полям бродят… Там есть хороший восстановительный санаторий, совсем как в Антарктике.

— А что я говорю! — обрадовался Тернер. — Я и говорю, что места просто загляденье! Ты говоришь леса, а какие там реки! Атабаска, Маккензи, Саскачеван. А?.. Нет, это словами не передать, это надо видеть!

Глядя на преобразившегося пилота, я отметил для себя еще одну черту его характера — в душе он, без сомнения, был романтиком, и, может быть, даже писал стихи. Я покосился на Девида Купера. Тот был спокоен и молчалив, но в глазах у него гуляли мрачные тучи. Он перехватил мой взгляд и отвернулся к боковому экрану.

— Ну, как спалось? — улыбаясь, поинтересовался Эд Тернер. Желтоватые глаза его озорно поблескивали под низкими белесыми бровями. — Мне, к примеру, в такие дни совсем не спится. Сам не знаю почему, но не спится, и все тут! Может быть, это азарт у меня такой просыпается в душе, а может быть, просто нервничаю… Как думаешь?

— Может быть, — неопределенно пожал я плечами, особо не задумываясь над его словами. — А я спал как убитый. Наверное, потому, что как-то не думал о предстоящем…

— Вот и правильно! Нечего об этом думать, — одобрил Тернер. — Только страха лишнего на себя нагонять!

— А это так страшно?

— Как тебе сказать… Ты, что же, ни разу не летал на кораблях класса ПЭЛ? А я думал… Диспетчер Службы труда говорил, что ты имеешь специальный допуск к самостоятельным полетам. Ну, вот я и решил…

— Все верно. Я имею такой допуск, но мне приходилось летать только на внутренних орбитах, не покидая Солнечной системы. А там класс кораблей совсем другой.

— Понятно! Ракетопланы класса «звездный разведчик»? — кивнул Тернер. — Хорошая машина! Но в сравнении с нашим «бронтозавром» это детская игрушка, не более. Такие держат только на Орбитальных для метеоритного патрулирования и аварийных работ…

Его прервал звучный гудок в глубине пульта, на который отозвался протяжный и гулкий удар медного гонга где-то позади нас. Я хотел обернуться, но Девид Купер властно сказал:

— Все, пора! Включаю электронную синхронизацию!

Входная дверь с глухим гулом захлопнулась у меня за спиной. Я вздрогнул и посмотрел на Тернера, сидевшего справа от меня. Тот кивнул:

— Ну, вот, Максим, сейчас и увидишь, что это такое! А то ты в прошлый раз в инерционной камере отлеживался.

Он замолчал. Лицо его сделалось напряженным. Подавшись вперед, он склонился над пультом и нажал несколько кнопок. На большой наклонной панели замерцали малиновые душки каких-то шкал. Красные стрелки измерителей напряжения гравитации метнулись вправо и нервно затрепетали. Желтые циферблаты на стойке между экранов уже отливали багровым светом. Но все это было теперь где-то внизу, — медленно и плавно наши кресла поднимались вверх, к потолку зала, вместе с частью выгнутого пульта. У меня захватило дух. Я повернулся к Тернеру, хотел спросить его, что все это значит, но не спросил. Внимание мое привлек экран заднего обзора, на котором серая мгла, окружавшая нас, странным образом потемнела. Я не сразу сообразил, что это просто кажется от яркого голубого пламени, змеистыми нитями пронизывавшего серую пустоту со стороны кормы корабля. Неожиданно кресла остановились, и стали медленно поворачиваться по горизонтальной оси. Я почувствовал, что лежу в объятиях мягких выступов подлокотников. Боковой экран перестал быть виден, зато громадное кольцо главного экрана выдвинулось вперед, и нависло прямо над нами, разрываемое посередине голубым диском локатора. Со своего места я мог видеть профиль Девида Купера. Внешне штурман казался совершенно спокойным, но я заметил, что он волнуется не меньше меня.