Чаша отравы
Шрифт:
— Нет! За что? За что? Не надо! — «закричал» Беляков.
И вдруг промелькнула в этот «судный час» отчаянная мысль-воспоминание... о песне из тех самых годов. О песне-мольбе, песне-обращении — очевидно, к тому, что олицетворяет вот это самое сияние. Тем более что лицом эта странная девушка очень напоминала ту, в которую были влюблены мальчишки второй половины восьмидесятых...
— «Прекрасное Далёко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь...»
Жалость во взоре собеседницы стала уже явной и преобладающей.
— Жестокость исходит от вас же. Она же вас и сразит.
Девушка взглянула на
Сияние погасло.
И начальник КОКСа остался во тьме.
Неистовый, нечеловеческий ужас начал прожигать его насквозь.
Но не было возможности даже закричать. Только мысленно взывать. И никто его, конечно, не слышал. Полное, абсолютное, безнадежное одиночество. Одиночество отвергнутого и падшего.
И так продолжалось, как казалось Белякову, невыразимо долго. Уже должны были выгореть все звезды во Вселенной — а его всё так же терзал мучительный ужас. Ужас без конца. Время словно остановилось...
— ...Андрей, Андрей! Ответь! — послышался откуда-то голос девочки-подростка.
Жуткое наваждение как будто стало уходить. Вновь вернулось нормальное ощущение собственного тела, ощущение идущего, как ему и полагается, времени.
Уже, очевидно, позднее утро. Рядом в постели встревоженная Катя — трясла его за плечо.
— Я несколько раз пыталась тебя разбудить. Сначала... Но... не получалось, вообще никак не получалось... — смущенно и даже виновато сказала лоли. — И, вот, наконец, удалось растолкать. Тебе плохо? Может, врача вызвать?
— Нет-нет, спасибо, Катюша, не надо. Просто кошмар приснился. Нервы совсем ни к черту... Сколько времени? — он перевел взгляд на часы. — Что, уже двенадцать?
— Да.
— Ох... Дай-ка пульт от телека.
Переключая каналы, Беляков смотрел, что произошло в мире.
Сегодня — День Победы.
Вот Путин на территории Кремля проводит смотр президентского полка. Еще будет воздушный парад. А вечером — салют.
А всё остальное, что уже вошло в традицию, — отменено. И в России, и в других странах. Как и должно быть. Раз на планету напал ужасный коронавирус — значит, самоизоляция и социальная дистанция. А значит — волей государства принудительное закрытие всего и вся. И запрет даже на улицу выходить лишний раз. В общем, всё то, что служит перекройке экономики и общества в целом — в ущерб низам, в пользу верхам.
Еще переключение.
А там — репортаж о полноценном, масштабном параде. Красный советский флаг над городом-героем. Военнослужащие без каких бы то ни было «намордников» стоят по стойке «смирно».
И обычные люди, совершенно свободно, без куар-кодов, передвигающиеся, куда им заблагорассудится. Хочешь — носи маску, не хочешь — не носи. Подавляющее большинство, как видно, не хочет — и никто никому ничего не навязывает.
Это — вызов, промелькнуло в голове у Белякова. Этим публичным прецедентом рушится миф. Подрывается вся система. Черт... Будь проклят этот идеалист, этот реликт вытравляемого со всей тщательностью прошлого. Ну, ничего, он еще свое получит, глобальные силы готовы касательно него смириться — да и приходилось мириться все эти десятилетия — со многим... Но только не с этим — тут ставки слишком высоки. Этого уже не простят, вцепятся и не отстанут, пока не добьются своего... Просто из принципа. Выдернут эту занозу, наконец, рано или поздно — и, в общем, и тут по нему плакать никто, конечно, не станет... Хоть
Вспомнил сон. Вспомнил то, в чем обвиняла его та странная молодая женщина. В том, что он совершил когда-то на земле, откуда ведется репортаж.
Беляков внимательно всматривался в лица построившихся военных.
Они бросили вызов силе, перед которой безропотно и единодушно склонился, распластался, пал ниц весь мир.
А если... а если этой силе не удастся сломить их? Чего от них ждать в этом случае?
Ведь это же — наследники того, кто подвергся его самому первому личному Устранению... Устранению, которое генерал Волин и сам Экселенц считали ключевым...
«Зачем, зачем убил ты товарища своего?»
«Зачем?..»
«Зачем?..»
И в животе у генерала армии вдруг возник и начал расти тот самый страх. Тот мучительный ужас, от которого не было ему спасения.
Беляков, стремясь заглушить, убить это чувство, протянул руку в поисках чего-нибудь тяжелого. Под ней оказался золотой бюстик Гитлера, когда-то подаренный ему сыном. Совсем небольшой по размеру, а несколько килограммов весит.
И запустил его изо всех сил — прямо в телеэкран.
Из института отец и дочь разъехались по своим квартирам за полночь. Чтобы уже через несколько часов, утром, встретиться на традиционном для праздника Победы месте — у пересечения проспектов Победителей и Машерова.
Вместе с отцом пришла и мама. Пусть и не сразу, но все трое нашли друг друга, уже за линией проверки.
Присоединилась к ним и Вика, жена Дениса, томящегося в российской тюрьме.
Максим, как и всегда по праздникам, в числе сослуживцев, обеспечивал общественный порядок. Сейчас впервые — в рядах столичного ОМОНа.
И его отец, полковник КГБ, тоже, скорее всего, работает сейчас над обеспечением безопасности. В центральном здании — или же где-нибудь здесь, «в поле». Служба его не столь приметна, но очень важна. Учитывая то, что творится вокруг.
Последней подошла его супруга, Надежда Кирилловна.
Они стояли и смотрели на построившиеся пешие колонны, на советский флаг над куполом музея.
— Девочки, это исторический день, — сказал профессор. — Мы спасли в этом году День Победы для всего СССР. Мы единственная страна, которая не побоялась пойти против всех этих нелепых запретов самозванных властителей мира.
— Нет, еще Туркмения планирует парад, — уточнила Алла Михайловна. — Там официально ковида нет, но все эти ограничения, конечно же, введены.
— А, может, попросили оттуда, с Запада, — просто хотя бы для того, чтобы именно мы, белорусы, не были единственными? — предположила Наташа. — Ведь там так же, как и везде, кроме нас, узкий круг присвоил общенародную собственность, значит, они для глобального капитала свои. Там олигархический госкапитализм, причем до крайности, патологически репрессивный. Такое ощущение даже, что в этом самом закрытом в мире государстве — лабораторная диктатура, опытная отработка, эксперимент над целым народом, и всё это тщательно изучается западными учеными, в том числе и на месте. Так что у меня большие сомнения в их искренности.