Чаша страдания
Шрифт:
— Будущему советскому специалисту не к лицу быть верующим. Правильно сделали, что исключили.
— Ну, это уж вы слишком: испортили человеку всю жизнь, а вы говорите — правильно сделали.
— Он сам себе испортил: во-первых, вера — это идеалистическое заблуждение, а во-вторых — нечего было высовываться и показывать, что верующий. Никто бы не знал.
— Ага, значит втайне верить можно?
Руперт Лузаник рассеяно поводил плечами:
— Но все-таки: как можно исключать из института только за то, что веришь в бога?
— Может
— Какой коллективный? Мы, например, не в вашем коллективе.
— Ну и черт с вами. А куда идти?
— Ну, в деканат, конечно.
— Дура ты, что ли? Декан человек хороший, он бы не исключил.
— Может быть, лучше прямо к ректору?
— К ректору, конечно, лучше. Только и это вряд ли поможет.
Виктор подытожил:
— Да не валяйте вы дурака: раз его исключили, никто не захочет помочь.
В душе у многих еще долго было такое горькое ощущение, будто они сами виноваты в исключении Коли Герасимова.
И вскоре вместо него в группу пришла новая студентка Римма Азарова из города Петрозаводска.
В первые дни Римма не понравилась Лиле — она курила, красила губы и ресницы, слишком громко смеялась и носила узкие юбки чуть выше колен. Это приковывало взгляды мужчин — и студентов, и преподавателей, — но Лиле это казалось вульгарным. Потом она стала замечать, что говорила Римма довольно умно, была остра на язык и подкрепляла свою речь смелыми словечками и жестами. Присматриваясь к ней, Лиля угадывала одаренную от природы натуру, только как будто чем-то обозленную. А Римма присматривалась к наивной и скромной Лиле и вскоре как бы взяла над ней шефство — неожиданно пригласила:
— Пойдем после занятий в кафе-мороженое. Ты бывала там?
— Нет.
— Там красиво и не очень дорого. А порции дают большие.
В такое шикарное кафе с мраморными стенами и роскошными люстрами Лиля пришла впервые. Взяли по порции крем-брюле, хотелось больше, но денег у обеих было мало. Римма рассказывала, что ее мать давно умерла, отец не женился, он военный доктор и его отправили служить в Германию. Она осталась одна, поступила в Ленинградский медицинский, жила у родственников, но у них большая семья и тесно. Используя старые связи отца, ей удалось перевестись в Москву: всегда хотелось стать москвичкой. Теперь ее проблема — получить московскую прописку, а пока что она снимает крохотную комнату далеко за парком «Сокольники». Закончила она так:
— Жизнь моя, в общем, невеселая. Но я надеюсь.
Чувствительной Лиле стало ее жалко, она лизала мороженое и поддакивала. Римма вдруг предложила:
— Тебе надо изменить прическу.
— Как?
— Я тебе сейчас сделаю. Пойдем в уборную, там зеркала.
В женской уборной перед кабинками была большая комната с красивыми зеркалами и мраморными столиками. Римма усадила Лилю, распустила ей волосы и стала укладывать: сделала модный пучок сзади. Потом протянула ей губную помаду:
— А ну-ка, попробуй, — и показала, как
Лиля смотрелась в зеркало прямо, поворачивалась боком и смотрелась в профиль, выпрямляла плечи — и видела в зеркале молодую стройную женщину.
— Римма, как ты думаешь, в меня можно влюбиться? Я красивая?
— Может, ты и не красавица, но очень интересная. Тебе надо быть раскованней и вести себя свободней, чтобы быть еще привлекательней. Знаешь, женщине, если она хочет нравиться, надо уметь испускать флюиды.
Лилины брови взлетели от удивления вверх, она расхохоталась:
— Испускать флюиды? Что это такое?
— Ну, знаешь, как самцы мотыльков находят самок, чтобы с ними спариваться? Самки испускают флюиды, что-то вроде особого аромата. Это и привлекает к ним самцов.
— Ну ладно, мотыльки так делают. А что женщине нужно делать для привлечения мужчин?
— У некоторых есть врожденное умение — вот, например, наша Фернанда. Я смотрю на нее и любуюсь — не очень красивая, а до чего все-таки хороша.
— Ну не все же как Фернанда…
— А если этого нет, то надо суметь выработать в себе.
— Выработать что?
— Выработать все — привлекающий взгляд, тонкую игру модуляциями голоса, изящество походки, выразительность красивых поз, очарование улыбки, а главное — что-то неуловимо обещающее, но в то же время держащее мужчину на расстоянии. Нельзя сразу много обещать, надо поддразнивать.
Лиля прыснула от смеха, тряслась всем телом и долго не могла успокоиться:
— Римма, это же целая академия любовного искусства.
— Ну нет, любовное искусство — это совсем другое. Я говорила только о привлекательности.
— А про любовное искусство ты тоже знаешь?
— Кое-что знаю.
Обе смеялись без конца, по-дружески и просто, и Лиля решила, что Римма совсем не такая уж плохая, как ей казалось, наоборот — даже очень умная и тонкая, только — несчастная. Так началась будущая долгая дружба.
Дома Мария с любовью посмотрела на изменившуюся дочь:
— Как ты повзрослела, красавица моя. Вот бы папа мог полюбоваться…
— Мам, знаешь, мне кажется, что я нашла себе подругу.
— Да? Я очень рада за тебя. Кто же это?
— Ее зовут Римма, она пришла в нашу группу недавно. Она старше меня, ей уже двадцать три, и она очень-очень неглупая.
Она только не сказала, что Римма учила ее искусству завлекать мужчин. Но Марии понравилось, что Римма старше дочери. Лиля входила в такой возраст, когда ей нужна подруга, но не сверстница, а более опытная молодая женщина.
И в том же 1952 году, совершенно неожиданно, Марии передали через третьи руки письмо от Павла — первое за пятнадцать лет. Так она наконец узнала, что он жив. В короткой записке на помятой бумаге (для конспирации) он писал, что живет на поселении, потому что ему запрещено проживание в городах. Лиля пришла с занятий и застала заплаканную маму с запиской в руках: