Чаша страдания
Шрифт:
— Наш институт долго терпел некоторых пресловутых так называемых «профессоров», которых теперь уже нет в этом зале. В нашем долготерпении скрывается отсутствие бдительности. Партийный комитет считает, что если члены совета теперь проявят необходимую партийную бдительность, то подобная диссертация не выйдет из стен нашего института.
Это прозвучало прямым приказом голосовать «против». За Бабичевым на трибуну поднялись два новых члена ученого совета и почти слово в слово повторили за ним все обвинения. Пока они говорили, по аудитории волнами проходил приглушенный гул возмущения: становилось очевидным, что это заранее выработанная тактика, направленная на провал диссертации.
Лиля и ее приятели-студенты сидели с открытыми от удивления ртами: перед ними происходила научная казнь уважаемого ими декана. Студенты получили наглядный урок предвзятости, несправедливости и научной беспринципности. Виктор Касовский шепнул:
— Если бы они могли, они сожгли бы Жухоницкого на костре, как инквизиция сожгла Джордано Бруно.
Лиля поразилась этой мысли, а Римма парировала:
— Подожди еще немного — они начнут сжигать.
Потом прочли результаты тайного голосования: кроме одного, все проголосовали «против». Наступила полная тишина — диссертацию провалили. Жухоницкий сидел с опущенной головой. Бабичев бодрой походкой прошел мимо своей жертвы.
У Лили в глазах стояли слезы, она бы и расплакалась, если бы не такая жуткая тишина. Девушка молча вышла из аудитории, букет цветов остался лежать на скамейке.
Когда Мария пришла домой, Лиля сидела заплаканная.
— Что случилось?
— Мам, они провалили его диссертацию.
— Провалили?
— Да. И знаешь почему? Потому что он беспартийный и еврей.
Мария закусила губу и подсела к Лиле. Перед ней опять мелькнул образ веселого парня Миши.
Через несколько дней в институте был вывешен приказ: «Доцент М. С. Жухоницкий отстранен от обязанностей декана, на его место назначен С. И. Бабичев». Атмосфера в деканате сразу изменилась, стала сугубо официальной и холодной, студенты боялись заходить туда лишний раз. Новый декан Бабичев вызвал к себе доцента Жухоницкого. Студенты узнали, что он пришел в отнятый у него кабинет, и собрались перед дверью, чтобы выразить бывшему декану свою солидарность и признательность.
Не предложив Жухоницкому сесть, Бабичев сухо сказал:
— Вы понимаете, что после неуспеха вашей диссертации вам нельзя оставаться доцентом на кафедре. Коммунистическая идеология не может допустить, чтобы преподавание вели люди, преклоняющиеся перед буржуазным Западом. Деканат и партийный комитет дают вам один месяц срока, чтобы вы подыскали себе другую работу. После этого вы напишете заявление об увольнении по собственному желанию. Если вы этого не сделаете, будете уволены за несоответствие должности и это будет записано в вашей трудовой книжке. Тогда вам трудно будет устроиться в Москве. Все.
Студенты, включая Лилю, стояли в коридоре у дверей деканата. Когда Жухоницкий вышел, они хотели подойти к нему, но застыли на месте — они не узнали его: вместо приветливого, улыбающегося, прямого и высокого человека мимо них прошел сгорбленный и постаревший страдалец, никого из них он не заметил, никому не улыбнулся.
Дома Лиля грустно рассказывала:
— Мам, декана Жухоницкого уволили. Мам, а меня не исключат из-за него?
— Почему ты так думаешь?
— Это ведь он меня зачислил в институт.
Мария поняла, что Лили коснулся страх, тот самый страх, который всегда жил в ней самой, который жил во всех. Так во второе поколение семьи Бергов
— Нет, доченька, успокойся: тебя не исключат. Ведь нигде не написано, что это сделал именно он.
— Мам, Боря Ламперт слышал по «Голосу Америки»: многих из наших профессоров арестовали.
— Да, милая моя, к сожалению, это правда.
— Но за что, за что, мам?!
— Не знаю… Ты меня не спрашивай, я сама ничего не понимаю.
54. Заговор врачей-отравителей
В 1951 году, когда Сталину было семьдесят два года, его здоровье стало ухудшаться. Он никогда не любил лечиться и терпеть не мог врачей. Но для ухода за его здоровьем от Кремлевской клиники к нему был прикреплен лечащий врач — профессор Владимир Виноградов, один из лучших терапевтов. Осматривать Сталина было трудной задачей, неприятной и опасной. Нормального, спокойного разговора между пациентом и врачом не было. Сталин молча смотрел на врача, настороженно и злобно, и врачу приходилось больше угождать, чем проявлять профессионализм. В начале 1952 года Виноградов измерил артериальное давление Сталина и нашел его опасно высоким. Сталин молчал, и профессор тоже молчал, никто из них никакой эмоциональной реакции не выказывал. Но Виноградов был обязан дать медицинское заключение и записать в медицинскую карту рекомендации. Назначая лекарства, он написал, что состояние здоровья пациента опасно, поэтому ему рекомендуется полный отдых от работы. Сталин не интересовался тем, что написал Виноградов. Об этом заключении ему сказал Берия.
Диктатору — удалиться от дел?! [48] Его деспотическая натура заподозрила вредительство и воспламенилась жаждой мести.
Как раз в это время следователю Рюмину было поручено допрашивать профессора Этингера, арестованного полтора года назад. Рюмин все вынашивал в голове сфабрикованный заговор. Профессор мог дать ему ключ к его «раскрытию». Он предложил Этингеру:
— Мы знаем, что профессора-консультанты Кремлевской больницы устроили заговор, и знаем, что вы тоже к этому причастны. Это грозит тюрьмой, а может быть, и кое-чем похуже. Вы меня понимаете? За ваше чистосердечное признание в том, что они состоят в заговоре и ими руководит еврейская сионистская организация «Джойнт», я обещаю вам полное освобождение. Вы вернетесь домой и на работу.
48
По позднему рассказу Никиты Хрущева, Сталин так рассвирепел, что закричал: «Заковать его в кандалы!» Рассказам Хрущева не всегда можно верить, он любил преувеличивать. Но Сталин действительно впал в дикий гнев.
У Этингера давно было слабое сердце, а пребыванием в заключении он был ослаблен еще больше. Что он думал, о чем переживал? Очевидно, об очень многом, потому что неожиданно умер, не написав ничего. Казалось, это разрушит план Рюмина. Но у него был талант фабриковать фальшивые заговоры даже против своих начальников. На этот раз он решился на рискованный шаг: он написал докладную записку прямо в секретариат Сталина, о том, что он, дескать, открыл заговор профессоров-евреев, что узнал об этом от Этингера и доложил министру Абакумову; но Абакумов, чтобы не расстраивать Сталина, приказал убить Этингера. К докладу он приложил заключение врача Тимашук.