Чаша страдания
Шрифт:
Его могли в любой момент обвинить в том, что где-то недосмотрел, могли снять, арестовать, сослать или расстрелять. Во время войны он был начальником Медицинского управления армии и знал многих из этих профессоров — они успешно работали на фронте и в тыловых госпиталях. Взять хотя бы профессора Мирона Вовси, главного терапевта Советской армии, генерала. Он знал, какой это прекрасный специалист и какой патриот. В глубине души он не верил в обвинения. И другие крупные специалисты наверняка не верят обвинениям. Но ему надо делать вид, что их вызов — это важное государственное задание. Ему бы подать в отставку — все равно его снимут. Но у Сталина министры добровольно в отставку не уходили: их или выгоняли с позором, или просто уничтожали.
Министр Смирнов поручил своему заместителю, профессору Александру Шабанову, вызвать завтра профессоров, а сам поехал домой. Секретарша и референт в приемной видели, как он проходил,
И этот же самый страх обуял вызванных профессоров и подавил их научную совесть, когда генерал Рюмин решительным тоном сказал:
— Преступники сознались в своих преступлениях, вам предлагается проанализировать их записи и дать заключение. Так и формулируйте: «Обвиненные назначали заведомо ошибочное лечение с целью убить членов правительства». Вот и министр товарищ Смирнов скажет вам то же самое.
У Смирнова все еще болело сердце, но он боялся, что, если не придет на встречу с профессорами, Рюмин доложит Сталину и его могут заподозрить и обвинить как «уклоняющегося». Говорить он не только не хотел, он даже не мог:
— Я согласен с генералом Рюминым. Мой первый заместитель профессор Шабанов и заместитель по кадрам Белоусов скажут то же самое.
Шабанов и Белоусов последние месяцы были заняты в основном тем, что вызывали к себе профессоров-евреев и сообщали им об увольнениях. Поэтому поговорить с другими профессорами о подписи под фальшивым документом им ничего не стоило.
Вызванные профессора сидели в полном отчаянии. Они хорошо знали обвиняемых, многие дружили с ними. Какие это были прекрасные и честные специалисты! Не могли они травить своих пациентов… Но страх, сковавший всех, страх за свою шкуру, победил: они дали заключение о преступно неверном лечении больных врачами-отравителями в Кремлевской больнице.
Министра здравоохранения Смирнова вскоре уволили.
56. Болезнь и смерть Сталина
Сталину было уже семьдесят три года. С высоким артериальным давлением и склерозом мозговых сосудов, он перенес три скрытых кровоизлияния в мозг [53] . Параноики не вполне осознают действительность, в их отношении к миру превалирует подозрительность. Старый и больной, Сталин все больше впадал в раздражительность и подозрительность, он повсюду видел опасность, уверил сам себя, что под руководством Америки евреи замышляли убить его самого и разрушить Советский Союз. Он пугал членов Политбюро тем, что Америка готовится начать войну, что она хочет разрушить Москву новой ядерной бомбой и ввести свои войска через границу с Китаем. Он кричал на членов Политбюро:
53
Рубцы в мозговой ткани были обнаружены при вскрытии.
— Вы как слепые котята! Вы не умеете видеть планы врага. Что вы будете делать без меня? [54]
С медицинской точки зрения профессор Владимир Виноградов был прав, советуя ему отдых от работы. Но теперь Виноградов сидел в одиночной камере на Лубянке и никто другой не смел сказать Сталину, чтобы он поберег свое здоровье.
В последние месяцы Сталин приблизил к себе четырех членов Политбюро: секретаря ЦК Георгия Маленкова, председателя Комитета госбезопасности Лаврентия Берию, секретаря Московского комитета партии Никиту Хрущева и министра обороны Николая Булганина. Остальных, старых друзей — Молотова, Кагановича, Ворошилова, он отдалил от себя. Но по многим примерам люди знали, что внезапное и стремительное приближение предвещало всплеск подозрительности и грозило арестом и казнью.
54
Из воспоминаний Никиты Хрущева.
В ночь с 28 февраля на 1 марта эти четверо обедали со Сталиным на его Ближней даче, в десяти километрах на север от Москвы по Можайскому шоссе. Обед затянулся, много пили и смеялись. Разъехались уже после полуночи, а в пять часов утра дежурный по даче встревоженно позвонил Лаврентию Берии:
— Товарищ Сталин нездоров.
— Что с ним?
— Мы нашли его лежащим на полу возле кровати.
— Он один?
— Один. Рядом с ним газета «Правда». Он тяжело дышит, не открывает глаза и не отвечает на вопросы. Какие будут указания?
Берия сориентировался мгновенно: вместо того чтобы вызвать врачей, скомандовал:
— Никому не сообщать, я сейчас приеду вместе с другими.
Все четверо вчерашних собутыльников собрались
55
Этот эпизод автор слышал много позже от самой Валентины Истоминой.
56
При таком состоянии, какое было у Сталина, показана трепанация черепа с удалением излившейся крови, чтобы прекратить давление на мозговую ткань. Но нейрохирурги не решались трепанировать череп самого Сталина. Это и привело к летальному исходу.
В пять часов утра 1 марта 1953 года в квартире диктора Юрия Левитана зазвонил телефон правительственной линии. «Вертушку» установили после объявления о раскрытии «заговора врачей-отравителей», чтобы его можно было срочно вызвать для особо важных сообщений. Когда Левитан услышал звонок, у него екнуло сердце: наверняка раскрыли еще что-нибудь о врачах-отравителях и его вызывают, чтобы он читал очередное ложное сообщение. По Москве ходили слухи, что на 5–7 марта назначен суд над врачами, а на 10–11 марта будет назначена публичная казнь. Слухи казались фантастическими по своей дикости, но за долгие годы сталинской диктатуры люди привыкли, что действительность превосходила все невероятное. К тому же он слышал, что в Москву из Кустаная привезли жену Молотова Полину Жемчужину и теперь держат в камере на Лубянке под вторичным арестом. Это тоже могло предвещать только одно — открытый суд над евреями. Но тогда могут арестовать и его самого и тоже судить. Но не станут же его предупреждать об аресте по «вертушке». Он взял трубку и услышал:
— Юрий Борисович, за вами выслана машина, срочно приезжайте в студию.
У него задрожали руки и ноги; пока он одевался, заныло сердце. Недавно от него к другому ушла жена, он жил с тещей и дочкой. Дочка спала, а заботливая теща наскоро дала ему выпить чашку чая и налила туда капли валидола. Она сунула ему флакон лекарства в карман:
— Юра, возьми с собой, пригодится.
В машине по дороге Левитан вспоминал, что недавно, в августе прошлого года, членов Еврейского антифашистского комитета расстреляли без объявления, никто тогда не вызывал его читать обвинительное заключение. Тогда Сталин приказал все сделать без огласки. Неужели теперь он поручит ему прочесть какую-нибудь очередную жуткую ложь?! У него задрожала челюсть. Как он будет читать? Он решил, что откажется. Да, да — откажется, даже если к его виску приставят дуло пистолета. Да, он так и сделает, если его будут заставлять. Нет, он сделает даже лучше: он подождет, когда включат микрофон, и крикнет на весь мир, что это ложь. Пусть его тут же застрелят, пусть выстрел прозвучит на весь мир — все лучше, чем потом носить на себе презренную тяжесть жуткого объявления о казни врачей.
В студии перед ним положили текст. Он еще продолжал мелко дрожать, пока пробегал его глазами. И не верил тому, что было написано:
— Внимание, включены все радиостанции Советского Союза. Сегодня ночью у товарища Сталина произошло кровоизлияние в мозг, он находится в тяжелом состоянии. Вызваны лучшие врачебные силы, члены Политбюро наблюдают за его лечением.
Сначала Левитан даже подумал, что это провокация, что кто-то захватил радиостанцию и хочет, чтобы он объявил на весь мир эту фальшивку. Он оглянулся: нет — вокруг были знакомые сотрудники и те же самые охранники. Дрожь не проходила, но он понял, что ему не придется принять смерть. Радоваться или горевать по поводу такой неожиданной вести? Ему хотелось радоваться, но официально, конечно, надо было читать траурным голосом. Левитан глубоко и облегченно вздохнул, настроил свой глубокий баритон на интонации горя — и начал читать объявление.